Из не опубликованного нигде ранее интервью с Михаилом Калашниковым. Фрагмент книги «Путешествие к руинам СССР», автор Яцек Хуго-Бадер (Jacek Hugo-Bader).
30 лет назад (как раз начало девяностых) польский репортёр Яцек Хуго-Бадер совершил поездку в то, что осталось от Советского союза, чтобы составить несколько репортажей и провести интервью с известными личностями. У него это получилось — в 1993 году он взял интервью у уже ставшего легендарным Михаила Калашникова. Однако это интервью так нигде не было опубликовано до тех пор, пока в апреле 2021 испанское издательство La Caja Books не выпустило книгу Яцека «В райской долине. Путешествие к руинам СССР» (‘En el valle del paraíso. Viaje a las ruinas de la URSS’) с этим интервью, перевод которого вы найдёте далее. Мы постарались передать оригинальный текст “как есть”, объективно, и сохранив стилистику автора.
Содержание
Неизданное интервью с Михаилом Калашниковым: «Конечно моя автоматическая винтовка идеальна, я не умею делать хлам»
Источник — El Confidencial
Перевод — LAST DAY CLUB
Данные о Михаиле Калашникове очень долгое время держались в строжайшем секрете – я не смог найти информацию о нём ни в книгах о советских деятелях науки до 1954 года (в оригинальном тексте здесь приводится конкретное название книги, но никакой информации мы про неё не нашли — прим.ред.), ни в данных ЗАГСов, ни в списках жителей различных городов, ни даже в списках «Образцовых рабочих». А в «Большой советской энциклопедии» долгое время даже не публиковались его фото и не говорилось, в какой из республик он проживает. Вот такой вот уровень секретности.
При этом известно, что М.Т. Калашников был удостоен Сталинской премии в 1949 году, причём получил её лично из рук Сталина. А в 1971 году он стал доктором технических наук и действенным членом Ленинградской Академии наук, при этом – так и не получив официально высшего образования.
Ижевск – уродливый город на Урале. В центре его находится большая башня, сооруженная из огромных железных балок – местная версия «Эйфелевой башни». До государственного переворота 1991 года, Ижевск был закрытым городом. Советская специфика – прямо в центре страны есть город, и не один, куда запрещён доступ посторонним. И такие города существуют до сих пор.
Ижевск – столица российской оружейной промышленности, хотя при этом в нём нет заводов по производству танков, винтовок и бронетехники. Ещё одна советская особенность – возможность быстрого перепрофилирования производства. Части танков могли собираться на автомобильном заводе, а детали для артиллерии – на ткацкой фабрике. В Туле, например, вообще делали винтовки на фабриках, производящих самовары. И вот на одном из таких «мирных», но на самом деле – оружейных, заводов Ижевска и работает, несмотря на почётную пенсию и возраст в 74 года, выдающийся конструктор Михаил Тимофеевич Калашников.
Конструктор и журналисты
— С чего начать, Михаил Тимофеевич? Может быть, с классического вопроса: какое автоматическое оружие лучшее в мире?
— Это всё равно, что спросить мать – какой ребёнок самый умный. Конечно же она скажет, что её.
— А как будет выглядеть автомат в 21 веке?
— Я не знаю. В США говорят, что АК будет однозначно лучшим до 2025 года, а там видно будет. Да и я всё ещё работаю. А знаете, почему моя винтовка так популярна? Потому что это подарок одного солдата другому солдату. Самое главное – её простота, причём не потому, что я не мог сделать что-то сложное. Наоборот, самое трудное для конструктора – сделать что-то максимально простым. А вот создать что-то навороченное – это легко.
— Почему в 1974 году вы переделали свою винтовку так, чтобы она смогла работать с боеприпасами калибра 5,54?
— Потому что американцы начали использовать именно такие боеприпасы во Вьетнаме.
— Но были же протесты по всему Советскому Союзу. Вы и сами признавали, что это бесчеловечное и варварское оружие. Снаряды разрывались в телах жертв, что приводило к ужасным увечьям…
— Теперь вы понимаете, почему я не люблю разговаривать с журналистами? Вы не спрашиваете ни о чём, кроме ерунды. А потом пишете о ней.
Когда я был в Америке, журналисты критиковали меня, что я сам убирался в своём доме. Плохо ли не иметь слуг?
Калашников разозлился. Он и правда редко общается с журналистами. Разве что для корреспондентов журнала «Огонёк» сделал исключение, а теперь и для моей «Gazeta Wyborcza».
— Когда я был в Америке, они (журналисты) повсюду критиковали меня, что я сам убирался в своём доме. А разве это плохо – не иметь слуг? Или прохаживались по поводу того, что у меня нет приличного костюма. Да, он герой и гений, обладатель множества наград, но костюма у него нет. И вот зачем про это писать? Вы купили костюм, чтобы прийти ко мне? Вижу, что нет, и вы очень правильно поступили.
Взгляды
— В каких условиях вы работали тогда – много лет назад?
— Это был очень тернистый путь. Представьте себе, конкурс на проектирование автоматического оружия – и туда записываются парень с фамилией Дягтерев – уже известный конструктор и генерал, затем другой генерал – Симонов, потом ещё один выдающийся конструктор — Шпагин. И в этот «звёздный» список каким-то образом пробивается скромный сержант – я.
— Вы сами делали всю работу?
— Да, помощников у меня не было. Я сам сделал множество прототипов, в том числе и АК-47. И всегда воспринимал свою труд, как работу для народа, — серьёзным тоном констатирует Калашников.
Родина, труд, народ – вот те слова, которые он до сих пор считает священными. Когда он их произносит, в его глазах вспыхивает Пролетарский блеск. При этом сидит он в домашних тапочках, свернувшись калачиком в углу у рояля. Затем он гордо встряхивает седыми волосами, зачёсанными назад, и смотрит на меня через плечо.
— Как вы себя чувствовали во времена сталинизма? Как свободный человек?
— Сталинская премия была очень важным знаком отличия. И таковым было мнение каждого, кто её получал.
— А вы могли высказывать своё мнение?
— Вы должны понимать, что главным конструктором мог быть только тот, кто умел распространять свои взгляды на весь коллектив. А я стал им.
— Ради Бога, Михаил Тимофеевич, я имею в виду, что тогда руководителями были политруки и прочие представители партии. В вашей работе наверняка они тоже играли важную роль.
— Партия служила для нас проводником во всех областях. И я не вижу в её ведущей роли ничего плохого. Мы в неё верили – так нас воспитали. И я до сих пор коммунист.
Так нас воспитали. И я до сих пор коммунист.
— Насколько я вижу, вы работали в условиях, отличных от тех, в которых трудились авиаконструкторы во времена Великой Отечественной войны.
— Да ладно, как я могу сравниться с авиаконструкторами!» Калашников очень плохо слышит – проблема, свойственная его профессии. Постоянная стрельба сделала его практически глухим. Мы сидим лицом к лицу за одним столом, но кричим друг на друга, словно находимся в разных комнатах. Часто, когда он чего-то не понимает или не хочет понимать, он просто делает вид, что не слышит меня.
— Они работали в ГУЛАГах (Яцек использует именно этот термин, на самом же деле ГУЛАГ – это управление, а не сами лагеря). Хотя и в довольно роскошных условиях, но всё ещё в ГУЛАГах. В «Золотых клетках». Вы ничего об этом не слышали?
— Я никогда не бывал в таких местах, — проворчал Калашников.
Доходы
— На этой фотографии — говорю я, указывая пальцем – Вы в компании настоящего американского миллионера.
В 1991 году Калашников посетил США.
— Это Стоунер, конструктор М16. Это он меня пригласил. Там многие думают, что я тоже миллионер. И так оно, в принципе, и есть, вот только эти миллионы у меня не в банке, а в Варшавском договоре. Мои миллионы – это все те автоматы, которые состоят на вооружении стран Пакта, и за которые я не получил ни копейки.
— Однажды вы сказали, что если бы вам давали по рублю за каждый произведённый автомат Калашникова, вы бы стали миллионером.
— Всё верно. Это довольно легко подсчитать – получится не менее 55 миллионов. Но сколько из них есть у меня? Ноль. Когда я был в США, я чувствовал себя нищим, поскольку не мог позволить себе даже мороженное. Руководители завода заявили, что это моя частная поездка, поэтому денег мне не дадут. У Стоунера есть свой личный самолёт, а я даже не могу позволить себе авиаперелёт из Ижевска в Москву. Пришлось ехать на поезде – 20 часов.
— Сколько вы зарабатываете?
— Трудно сказать. Это зависит от месяца, но в последнее время я получаю исключительно пенсию – порядка 40 тысяч рублей в месяц. (Напоминаем – речь про 1993 год).
— Средняя зарплата на вашем заводе, – я начинаю подсчитывать вслух, – около 40 тысяч рублей. А вы, должно быть, получаете около 60. Если прибавить пенсию, то получится порядка 100 тысяч рублей. То есть – 100 долларов в месяц. Кто в России вообще получает такие деньги? В США, например, на них можно было бы купить полную тележку мороженого, а здесь – трижды слетать из Ижевска до Москвы и обратно. Плюс какое-то время у вас были и правительственные надбавки. Да, в России есть люди, которые живут намного хуже, чем вы.
— Не думайте, что я жалуюсь. Моя страна не забыла обо мне. Я был награждён множеством медалей. Дважды был Героем Социалистического Труда, а эта награда присуждается только за исключительные заслуги. Кроме того, я 6 лет был депутатом Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик, поэтому считаю, что государство наградило меня должным образом.
Моя страна меня не забыла. Я был награжден множеством медалей.
— Вы вошли в Верховный Совет, когда был жив Сталин.
— Да. Затем был перерыв, а потом ещё участие в нескольких законодательных органах. Но не заблуждайтесь, думая, что это обычная практика в нашей стране. Конструкторы получали свои привилегии в обмен на страсть, лояльность или идеи. И не только я, но и другие создатели советской техники.
Слёзы
— О чём вы мечтаете, Михаил Тимофеевич?
— У меня разбивается сердце, когда я вижу по телевизору, как моё оружие становится аргументом в спорах. Моя мечта – конец анархии в нашей России, и я верю, что вся русская рабочая нация разделяет эту мечту.
У конструктора срывается голос. Я даю ему время оправиться.
— Народы Советского Союза воюют друг с другом, используя ваше оружие.
— А что мы можем поделать? Не думаю, что если бы моей винтовки не было, не было бы и этих войн. Это не так. В конце концов, я её создавал для того, чтобы защищать границы нашей родины. Но теперь её используют бывшие братья, чтобы стрелять друг в друга.
— Но вы продолжаете работать и создавать всё более совершенное оружие.
— Да. Я не умею делать барахло.
Не думаю, что если бы моей винтовки не было, не было бы и этих войн.
— Я полагаю, что вы считает себя патриотом. Но какой страны?
— Понимаю, что вы имеете в виду. Всю свою жизнь я работал на Советский Союз, а точнее – на Варшавский договор, поэтому распад нашего государства не оставил меня равнодушным. Это не то, что меня радует. Я патриот своей Родины, и вижу её огромной и великой…
— О чём вы говорите? – тихо спрашиваю.
— О Союзе Советских Социалистических Республик.
Долгая пауза. Очень долгая.
— Политики всё разрушили.
— Другие народы рады этому краху, — замечаю я, — литовцы, украинцы, грузины…
— Позвольте сказать вам кое-что. Я дважды обошел границы Совестного Союза – все приграничные регионы. Я хотел быть в контакте с обычным солдатами. Был в окопах. Обнимался с казахами, грузинами, чеченцами и другими представителями братских народов. И осознание того, насколько мы все близки, заставляло меня плакать от радости. Теперь я снова плачу – когда вижу, как такие же парни стреляют друг в друга.
Михаил Тимофеевич сдерживает рыдания.
— Вот и судите сами, патриот я или нет.
Одиночество
Михаил Тимофеевич пробуждает смешанные чувства. Иногда неприязнь или злость, даже агрессивность, иногда – простую жалость. Старый, одинокий, окруженный жадными и не слишком честными людьми, такими как Виктор Николаевич Ш., главный инженер завода, который пытался стребовать с меня несколько сотен долларов в обмен на это интервью.
Калашников живёт один. Его жена погибла 15 лет назад, а не так давно, его любимая дочь – Наталья, тоже погибла в ДТП. У него есть ещё две дочери и сын. Михаил Тимофеевич простой, очень честный, достойный и гордый человек. Он использует не самый большой словарный запас и не понимает многих слов, которые не используются в повседневной жизни, например, «honoris causa» (это когда учёная степень присуждается без защиты диссертации за уже имеющиеся заслуги — прим.ред.). Он склонен отвлекаться и переводить разговоры на обсуждение технических моментов. Ему куда проще и приятнее рассуждать о своём оружии, о компенсации отдачи, сопротивлении спускового крючка и способах отвода пороховых газов. А вот в вопросах политики он проявляет большую осторожность, даже некоторую робкость, не осмеливаясь критиковать кого-либо из политических деятелей, говорить, что он думает о реформах Горбачёва или выбирать, например, между Ельциным и Хазбулатовым.
Ему приятно говорить о своем оружии, его модификациях, отдаче, работе автоматики…
В восьмидесятых года Калашников получил письмо из США. Один военный историк писал книгу об оружии и поэтому запросил у него кое-какие сведения на счёт его творения. Михаил Тимофеевич сразу отнёс письмо руководителю завода, на котором работал. И только через год ему позвонили из Министерства иностранных дел.
— Меня спросили, получил ли я письмо из США. Ответил, что да, получил. Спросили, ответил ли я на него – как будто они это не знали. Честно сказал, что не получил на это разрешения. Мне разрешили, и я ответил.
Люстрация
Самым драматичным годом для Калашникова стал 1956, когда на Двадцатом съезде КПСС осудили деятельность Сталина.
— Оказалось, что к моей персоне есть претензии. Ко мне, который никогда не пользовался связями со Сталиным. Но внезапно на собрании партийной организации моего завода, в рамках разборок с культом личности, меня превратили в «боксёрскую грушу», которую мог ударить любой желающий.
У него до сих пор сохранилась копия информационного бюллетеня с того собрания.
— Товарищ конструктор Дродонов привёл несколько примеров того, как отдельные люди присваивают себе заслуги, достигнутые всем коллективом. В частности, он упомянул о многоуважаемом товарище Калашникове, который, впрочем, не опроверг выдвинутые против него обвинения, а проигнорировал их.
— Дирекции завода не нравилась моя творческая независимость и наличие непосредственных контактов с людьми из министерства. И под предлогом «борьбы с остатками культа личности», со мной начали обращаться как с «паршивой собакой». Поэтому я прервал всю работу и сказал дирекции, что не возобновлю её до тех пор, пока партийный комитет не укажет мне, какие конкретно «коллективные заслуги» я приписал себе. В конце концов, я прибыл в Ижевск с уже полностью готовой автоматической винтовкой, которую разработал самостоятельно. С кем мне эту заслугу разделять? Они думали, что смогут от меня отмахнуться, но я снова выиграл конкурс на создание универсальной винтовки, производство которой в 1961 году ободрил Совет Министров. И обо мне снова начали говорить, что я невыносимый человек.
— Может быть, вам тоже нужно было пройти процесс десталинизации?
— Вы издеваетесь? Я был простым конструктором. Это уже потом было 24 года в Верховном Совете и членство в 6 законодательных органах. Да я всех генсеков пережил!
— И что?
Он расстроенно смотрит на часы.
— Серьёзно, вас не мог выбрать народ – вы были «военной тайной». Никто о вас не знал, даже имя ваше не разрешалось просто так упоминать. На скольких встречах с вашими избирателями вы были, Михаил Тимофеевич? Давайте не будем обманывать себя – вас выбирал не народ, а власть.
Но Калашников не хочет углубляться в эту тему. В таких обстоятельствах он предпочитает делать вид, что обижается, и даёт понять, что разговор утомляет его.
Сувениры
Калашников живёт в красивой трёхкомнатной квартире в 70 квадратных метров, расположенной на втором этаже небольшого здания. И это не какая-то «панелька», а солидный кирпичный дом.
Квартира с роялем и фальшивым камином, а также – хорошим мебельным гарнитуром, купленным ещё на денежную часть Сталинской премии. Кухня огромная. Я посчитал холодильники – их два. Ещё и третий в прихожей. Это довольно много для страны, в которой у граждан есть проблемы с тем, чтобы заполнить даже один. Но потом я присмотрелся – два из них выключены. Дальнейший осмотр, впрочем, поражает меня ещё сильнее. Это настоящий музей коммунизма, мавзолей марксизма-ленинизма, зал пролетарского интернационализма. Стены покрыты дипломами и грамотами. Бюст Ленина и флаг советских пограничников. Портреты Кирова и Че Гевары. Подаренный американцами индейский головной убор из перьев и китайский подарок – настенные часы в рамке из пулемётной ленты. Да, бюст Ленина не один, а пара десятков, причём – разного размера. И с десяток портретов Дзержинского, а также – фотографий конструктора в компании известных исторических личностей. Многочисленные маленькие модели танков, линкоров и самолётов, сувенирные медальоны, огромная коллекция памятных значков на толстой чёрной ткани, несколько декоративных кинжалов и пара десятков сувениров в стилистике АК – в камне, на подставке, в стеклянному шаре и даже в зеленом богемском хрустале.
Гордость
— Давайте поговорим о войне, Михаил Тимофеевич, — стараюсь перевести разговор на более приятную для уха ветерана тему.
— Война? К чёрту войну!
— Вас призвали в 1938 году. Вы состояли в бронетанковом полку. А на каком фронте? Вы были в Польше в 1939?
— Где? В Польше…? — он не расслышал.
— Да, ваша армия вошла в Польшу! – я начинаю раздражаться.
— Минуточку… В Польше есть город… Как его там? Стрый.
— Это было до войны. Теперь он принадлежит Украине.
— Я служил там.
— Вы воевали с поляками?
— Я не знаю, кто там был. Я был простым молодым солдатом. Мне было всего 20 лет, и я помню, какие там были красивые девушки. Хотя нас и не выпускали просто так из бараков.
— А лозунг «За Родину, за Сталина!» для вас что-то значил? Вы в него поверили? Понимали его?
— Я был сыном революции. В те годы этот лозунг казался прекрасным, грандиозным! Посмотрите старые документальные фильмы – на них видно, с какими лицами люди шли под знамёнами с ним. Они шли храбро, вытирая слёзы гордости, и это были не простые солдаты, а герои этого мира.
Калашников не хочет показывать мне свои медали, поскольку они не прикреплены ни к какому костюму. Но потом он уступает. Идёт в музейную комнату, возвращается с большим свёртком ткани.
— Три ордена Ленина, один Октябрьской революции, два ордена Социалистического труда, Орден Дружбы Народов, Красная Звезда первой степени…
Его голос срывается, но ему удаётся это преодолеть.
— Не думайте, что их давали за просто так. Чтобы их получить, нужно было приложить огромные усилия!
Он запрещает мне фотографировать эти медали. Возмущается и говорит, что они не для того, чтобы выставляться на показ и не то, чем можно торговать.
— Но вы же фактически ими «торговали» — без сожаления замечаю я. – Когда пошли на оружейную ярмарку в Абу-Даби вместе со всеми этими медалями, словно бы это рекламные этикетки. А потом лично доставляли свои АК арабским шейхам.
Но он меня не слышит – собственные эмоции мешают ему меня слушать. Так что он торжественно заворачивает свои медали и уносит их в музейную комнату.
История Калашникова
Михаил Тимофеевич родился в Алтайском крае в многодетной крестьянской семье. Там же и учился. А в 1938 году, когда ему было девятнадцать лет, его призвали в армию.
— Весь мой профессиональный опыт сводился к разработке нескольких механизмов (счётчик выстрелов из пушки и прибор учёта моторесурса). Но даже с ними я выиграл конкурс среди новаторов моего полка.
Он командовал танком Т-34, когда Советский Союз подвергся нападению Германии. И прекрасно видел страдания пехоты, вооруженной старомодными пятизарядными винтовками. Тяжело раненный, он лежал в госпитале и думал только об одном – о необходимости создать винтовку лучше, чем у фашистов. И прямо там Михаил Тимофеевич покупает книги по конструированию оружия и чертёжную тетрадь-миллиметровку. А после выздоровления, отправляется не домой долечиваться, а в локомотивное депо, в котором работал до войны. И там, основываясь на его чертежах, его коллеги изготавливают для него его первый автоматический пистолет.
С этим прототипом и рекомендациями заместителя директора Туркестано-Сибирской железной дороги, он едет в Алма-Ату на встречу с представителями ЦК компартии Казахстана. Там его тепло приветствуют и отправляют в отдел изобретений Наркомата обороны в Москве.
Затем ему предоставляют разрешение на работу, номер в гостинице, припасы и зарплату. И несмотря на то, что от автоматического пистолета Калашникова отказались в пользу ППШ-41, он продолжил трудиться дальше.
Следующим его творением стала автоматические винтовка, адаптированная под стрельбу промежуточным патроном. Оружие было представлено на всесоюзный конкурс. Это и был АК-47, который победил творения других выдающихся советских конструкторов того времени – Дягтерева, Шпагина и Симонова. А старшему сержанту Калашникову было на тот момент 28 лет.
Спокойной ночи, конструктор
— Может быть, в конце нашего разговора было бы неплохо поговорить о Сталине. Вы знали о его преступлениях, Михаил Тимофеевич?
— Я ничего не знал.
— Сейчас все говорят, что никто и ничего не слышал о ГУЛАГах.
— Вот что я вам скажу: здесь трудно узнать о таких вещах. Все они происходят где-то очень далеко. И знают о них только те, кто сидел очень высоко.
— В интервью журналу «Огонёк» вы сказали, что вам трудно стереть из памяти семидесятилетнюю историю Советского Союза.
— Конечно…
— Вы спрашивали, способен ли кто-то доказать вам, что СССР совершал ошибки. Я могу. Коммунисты несут ответственность за гибель десятков миллионов советских граждан. У меня на родине от их деятельности погибли полтора миллиона человек.
— Я был очень далёк от всего этого.
Пётр, человек, который приехал со мной фотографировать Калашникова, незаметно просит меня не продолжать. Не заходить настолько далеко. Я и не продолжаю. Не говорю, что в той же Германии всё было точно также – мало кто знал, какие зверства творили национал-социалисты в концлагерях.
Через неделю я был в Крыму и увидел нескольких коммунистов с красными флагами, митингующими в Симферополе. Так что нет, коммунисты никуда не исчезли – они всё ещё есть.
— Знаете ли вы, Михаил Тимофеевич, что вашу автоматическую винтовку называют оружием террористов? – спрашиваю я напоследок.
Но Михаил Тимофеевич уже не слушает. Он стоит посреди комнаты, давая понять, что разговор окончен. Он включает телевизор. На экране видно, как идут с руками за головой армяне. За ними – азербайджанцы. И у них в руках автоматы Калашникова.
* * *
Пуля калибра 7,62, ваыпущенная из автомата Калашникова, может пробить :
- бронеплиту толщиной семь миллиметров на расстоянии до трехсот метров;
- любой шлем НАТО на дистанции до девятисот метров;
- любой бронежилет на дистанции до шестисот метров;
- препятствие из песка толщиной в фут на расстоянии до пятисот метров;
- деревянную балку толщиной десять дюймов на расстоянии до пятисот метров;
- кирпичную стену шестидюймовой толщины на расстоянии до ста метров.
Журнал № 30, Приложение № 224 к Gazeta Wyborcza, 24.09.1999
