Вестарбайтер. Фантастический рассказ о справедливости

«Вестарбайтер». Фантастический рассказ о справедливости

Германия, СССР, чтиво

Вестарбайтер.
Фантастический рассказ о справедливости.


I

С тяжелым сердцем Магде Беккер потянула массивную дверь военной комендатуры Гамбурга. Нерешительно потоптавшись, вошла. Ещё полгода назад здесь располагалось Гестапо, но как-то так получилось, что из всех административных зданий, при штурме города, здание тайной полиции пострадало меньше всех. В очереди за едой шептались, что русским нужны были архивы Управления Имперской Безопасности, и потому ни одна из бомб, с непостижимой точностью уничтоживших все полуготовые укрепления города, не упала на это здание.

В фойе оказалось пусто. Дежурный был отгорожен от остального помещения недавно построенной стенкой с бронестеклом: против большевиков нет-нет, да и совершались теракты. Иногда даже удачные, даром что по большей части их пытались устроить старшие школьники, сохранившие свои ножи Гитлерюгенда и веру в гений самоубившегося вождя НСДАП. Магда опустила взгляд, не решаясь посмотреть на военного в не обычной пятнистой форме, и молча просунула повестку в щель под стеклом.

— Направо по коридору, кабинет сто двенадцать, – раздалось из маленькой коробочки на стене. Голос был женский, с каким то очень странным произношением. Магда удивленно подняла взгляд: за стеклом был крупный парень лет двадцати пяти, перед ним на столе стоял тонкий стерженек микрофона. Встретившись с ним глазами, женщина увидела лишь полное безразличие.

— Спасибо сказала она, но ответа не удостоилась.

Вторая дверь запищала и пропустила фрау внутрь. Нужная дверь нашлась быстро, и, что интересно, перед ней не было очереди. Наверное потому, что Магда пришла с самого утра, чтобы не мучать себя ожиданием. Она постучала и вошла.

В маленьком помещении сидел черноволосый большевик в наушниках. Приняв бумажку, он взглядом усадил немку на стул перед собой и стал рыться в папках на столе. Поиски быстро увенчались успехом, он положил перед собой тонкий конверт большого формата, из оберточной бумаги, с надписью варварскими русскими буквами.

Из конверта была извлечена черно-белая фотография, отпечатанная на газетной бумаге. Качество было плохое, размеры фото – небольшие, но Магда все равно не смогла сдержаться. Из ее глаз сами собой брызнули слезы. Она готовилась к чему-то подобному, но все равно не смогла сдержать эмоций. Красный сказал что-то на своем, и из коробочки на его груди, к которой тянулся провод наушника, раздался тот же мелодичный, но искусственный женский голос.

— Я могу понимать, что вы узнали этого солдата?

Магда кивнула, утирая слезы радости выцветшим носовым платком.

— Да. Это мой сын, Фриц Беккер.

— Ефрейтор Вермахта? – уточнил военный.

Медленно отходя от шока, женщина наконец сообразила, что эта коробочка – и есть то самое фантастическое устройство, о котором судачили все. Русские сделали агрегат, знающий все языки. Принцип его работы лучшие арийские умы так и не смогли постичь за полтора года войны.

— Да, – Магда кивнула.

— В таком случае я могу вас обрадовать. Ваш сын жив, находится в плену, и скоро будет осужден за нападение на Советский Союз.

— Осуждён? – немка не могла понять, то ли она ослышалась, то ли чудо-переводчик ошибся.

— Да, – кивнул русский. – Согласно Советскому уголовному законодательству за участие в войне против СССР полагается наказание в виде лишения свободы. Мы, знаете ли, гуманные люди, пленных не казним, не морим людей, даже врагов, голодом, не сжигаем деревни и вообще не склонны к геноциду.

— К ка-какому геноциду? – ошарашенно спросила Магда. Она, как и все жители Рейха понимала, куда делись… эти… какое-то время ходившие с разноцветными звёздами Давида на одежде. Евреи, коммунисты, гомосексуалисты… да много кто. Все знали… но называть это страшным словом геноцид? Это же не люди, это… низшая раса?… и что вообще этот грязный русский себе позволяет? Унтерменш поганый! Был бы тут ее Фриц… и тут Магда сдулась. Её Фриц… Её Фриц сдался в плен этим унтерменшам с востока.

— А вот для этого вас и вызвали, Фрау Беккер, – по ехидному выражению рожи красного, она поняла, что весь этот внутренний диалог ярко отразился на ее лице.

— Для чего? – совершенно раздавленная и сникшая женщина почти прошептала эту фразу, ожидая нечто страшное.

— Как я уже сказал, согласно уголовному кодексу СССР, военнослужащие иностранных армий несут ответственность за нападение на нашу страну. Если военнослужащий не был причастен к военным преступлениям, то он лишается свободы на двенадцать лет – рядовой и младший командный состав, на семнадцать лет – для офицеров. Генералы судятся отдельно, но это явно не ваш случай.

— И?… – Магда была поражена: двенадцать лет! За что?… Ах этот бедный умница Гитлер… Как он мог такое допустить?…

— Если вы желаете, – русский подчеркнул это слово голосом, – вы можете облегчить сыну наказание, уменьшив его на три года, а так же вести с ним переписку, и даже приезжать на свидание раз в год.

— Как? – слабее ее голос уже не мог стать, глаза снова наполнялись слезами.

— Очень просто. Вы ведь видели остарбайтеров? Польских и советских людей, которых вы использовали здесь практически как рабов? Только не нужно юлить, что им, мол, платили какие-то гроши и поэтому они не рабы. Просто да, или нет.

— Да.

— Вот и замечательно. А вы будете вестарбайтером. Западной работницей, исправляющей деяния своего сына на нашей земле.

Увидев ужас в глазах немки, капитан НКВД Иванов поспешил успокоить ее:

— Не бойтесь, фрау Беккер. Ваше положение будет несравнимо лучше. Вам предлагают работу в течение трех лет, а не пожизненно. Кроме того, вам гарантируется безопасность, сытное питание и бесплатное медицинское обеспечение. Полное. Лечить, в случае чего, вас будут как положено, а мхом и тряпками, как вы остарбайтеров лечили. И тем более – не свинцом. За это срок наказания вашему сыну уменьшат на те же три года. Что скажете?

— Да что я могу? – слезы всё же снова потекли по морщинистым щекам. – Мне сорок пять лет, я родила трех детей, один умер от тифа в двадцать третьем году, другой погиб в окружении под этим вашим Минском. Третьего вы взяли в плен! Год я без выходных вытачивала мины для минометов, работая по четырнадцать часов! Спина не гнётся, руки не чувствуют ничего!

— Вам будет дана работа по силам. Десять часов в сутки, один выходной в неделю и горячее питание. Кроме того, вы можете отказаться. Хоть сейчас, в любой другой день, и Вам за это ничего не будет. Просто свиданий и переписки не будет, а Фриц посидит лишние три годика. Итак, вы согласны?

— Да, – что еще могла сказать плачущая мать?

— Отлично. В таком случае вам следует ознакомиться и подписать, – он протянул женщине ручку, чернильницу, и несколько печатных листов, в первых строках которых были прописью обозначены имена ее самой и сына.

Магда расписалась везде, не читая, капнув на бумагу слезой.

— Хорошо, – сказал советский военный, забирая один экземпляр, и протягивая ей еще одну бумажку. – Это – памятка. Куда и во сколько явиться, что с собой можно и нужно брать, а что – нет. Можете быть свободны.

Уходя, Магда все же нашла в себе силы обернуться:

— А если бы мой муж не погиб, обороняя Гамбург, вы бы забрали его?

Красный отрицательно помотал головой.

— Нет. Мы набираем только матерей. Чтобы вы своими глазами увидели дело рук сынов своих. И ужаснулись, – и вдруг, впервые за весь разговор, от слов русского повеяло могильным холодом.


II

На вокзал охрана пускала только по предъявлении билета. У Магды билета не было, но сурового командира автоматчиков вполне удовлетворила памятка-повестка выданная в комендатуре. Шлёпая по зимним лужам тяжёлыми ботинками, Магда потащила громоздкий мужнин чемодан к указанному перрону.

Состав уже стоял на путях, и женщине оставалось лишь найти свой вагон: цифра восемь была крупно написана белой краской на дощатой стенке.

Внутри все оказалось не так уж и страшно: для перевозки вестарбайтеров красные использовали обычные товарные вагоны, в каких увозили солдат еще на Первую мировую. Двухъярусные нары, бочка с водой, печка с чайником, да сорок тюфяков с сеном, в чехлы которых, похоже, навечно въелся дух молодого мужчины и его крепкого табака. По крайней мере запахи свежего сена и стада престарелых клуш перешибить его пока не смогли. Помимо сестер по несчастью, в вагоне был и один большевик в военной форме.

— Фамилия? – спросил он, в отличие от сотрудника комендатуры, не пользуясь устройством.

— Беккер, Магда. 1898 года, – представилась женщина, протягивая паспорт.

Военный сверился со списком на планшетке, поставил отметку карандашом.

— Хорошо. Меня зовут лейтенант Кузнецов. Я – начальник вашего отряда, фрау Беккер. Со всеми вопросами – обращаться ко мне, – его немецкий был не очень хорош, пожалуй, заметно хуже чем у «коробочки», но речь была вполне понятна. – Обращаться ко мне либо «гражданин начальник», либо по имени-отчеству – Александр Сергеевич. Никаких герров – у нас это не любят. Ясно?

— Александр Сергеевич… – словно пробуя на язык иностранное имя, произнесла Магда. – Ясно.

— Ваш паспорт я изымаю, – он убрал документ в планшет, и вынул связку медальонов на кожаных шнурках, навроде тех, что носили военные. Быстро проглядев номера, он протянул один женщине. – Этот жетон будет вашим документом до истечения контракта. Наденьте, и предъявляйте по первому требованию всем людям в военной форме. Время в пути около двух суток, покидать вагон нельзя, да и остановок будет всего две, для дозаправки. Если вдруг передумаете и захотите расторгнуть…

— Я не передумаю, – быстро сказала Магда.

— Я сказал: ЕСЛИ. Вы передумаете и захотите расторгнуть контракт – подойдите ко мне. Сейчас возьмите сухой паёк – он протянул женщине небольшую коробку, – и займите место.

— Александр Сергеевич, а в чём будет заключаться наша работа? В контракте об этом ни слова, – как и всякая немка, она очень серьёзно относилась к документам, и, как только схлынули эмоции, перечитала его трижды.

Тут красный впервые поднял на женщину взгляд. И от этого взгляда также пахнуло смертью, как и от того, в комендатуре.

— Эксгумация тел погибших советских военнопленных и мирных жителей для последующего перезахоронения.

Магда отшатнулась, и легла на первый попавшийся свободный тюфяк. Она готовилась к самому худшему, вплоть до того, что эти дикие азиаты погонят немецких старух укладывать шпалы для своих железных дорог или даже разминировать минные поля. Ногами. Магде было страшно, но она всё равно явилась на вокзал, а всё из-за единственной строчки в контракте: в случае тяжёлого увечья или гибели Магды в процессе выполнения контрактных обязательств, контракт считался исполненным.

Сейчас же обычный страх за свою жизнь, притупившийся за время войны, уступил место другому страху, несколько иррациональному. И снова пришло на ум то страшное слово – геноцид. Магда посмотрела со своего места на начальника отряда, выдававшего жетон еще одной матери солдата.

Картина мира, сотканная доктором Геббельсом, начала трещать сразу после прихода русских в город. Не было ни массовых публичных казней, ни повального сексуального насилия над женщинами и девушками, ни даже какого-то особенного грабежа. Нет, были аресты сотрудников общих-СС и СС-охраны концлагерей1, тех, кто еще оставался в городе. И солдатики со звездочками на кепи́ тянули что плохо лежало, но как правило – уже ничейное в обезлюдевшем городе, и не так чтобы много. Часы, и то не всякие, золотые побрякушки, ткани для женских платьев, да швейные машинки иногда. Даже патефоны почти не брали: если верить слухам, у них там, в СССР, и помимо переводчиков хватало чудес. А вот с сексуальным насилием дело обстояло скорее наоборот: оккупационным войскам приходилось палками отбиваться от немок, жаждущих раздвинуть ноги за пачку папирос из плохонького, но настоящего табака, или банку русских консервов. А некоторые, что помоложе и посимпатичнее, по опыту парижанок под немцами, стремились отдаться офицерам бесплатно, но с прицелом на дальнейшую защиту и обеспеченную жизнь.

Но самое главное, среди советских почти не было видно тех уродливых азиатских и еврейских рож, что показывали вначале войны в Die Deutsche Wochenschau. Нет, и азиаты, и евреи конечно были, и не так мало, но лица были, как лица. И вообще в основной своей массе русские больше подходили под образ «истинного арийца», чем некоторые партийные вожди. Светлые волосы, голубые глаза, крепкое тело, как у этого лейтенанта. Только мимические морщины другие. От этого в душах немцев, питавшихся по большей части продуктовыми наборами что раздавала Красная армия, царило смятение. Но всё равно русские были не приятны одним тем, что они русские. Не говоря уже про то, что они коммунисты.

Поезд тронулся, и начал набирать ход. Магда не заметила, как задремала.

Проснулась она уже ближе к вечеру, почувствовав, что живот просит нужник, а желудок еды. Поправив естественные потребности за загородкой, Магда вымыла руки в рукомойнике (даже мыло было!) и распаковала коробку. Надписями на немецком русские не озаботились, поэтому странную банку как будто из фольги, женщина вскрыла по наитию. Это оказалось обычная перловая каша, судя по запаху – на сале.

— Разогрей лучше сначала, – Магду тронули за руку.

Обернувшись, женщина увидела соседку из дома напротив, её сын пропал без вести в самом начале войны.

— Хельга! Нашелся твой Эрих? – Магда попробовала изобразить искреннюю радость. Получилось довольно плохо: оставшись совершенно одна после штурма Гамбурга, Магда замкнулась в себе, безэмоционально отмечая происходящее вокруг. Известие о том, что жив её сын, последний близкий человек, хоть и поколебало скорлупу, в которую она спряталась, но произошедшего горя не отменило.

— Да, Маг, – она довольно кивнула – и Клаус, оказывается, жив! Он был контужен просто, но смог сдаться, и после лечения русские его на три месяца забирали в трудовую армию – для устранения разрушений в Саксонии. Два дня назад всех фольксштурмистов распустили по домам, – женщина откинулась на тюфяк и закинула руки за голову.

— Хорошо тебе… – вздохнула Магда.

— Еще бы! Двое любимых мужчин с того света, считай, вернулись! А у тебя как? Эрвин ведь погиб?

— Да, под Минском еще. Только Фриц остался. Может Юргену бы тоже повезло, но когда русские десант в порту высадили, там никого живого уже не было. Хорошо, хоть трупы выдали для опознания и захоронения, – глухо ответила Магда.

Перед ее глазами вновь встал муж. Таким, каким она последний раз видела его живым: пиджак, брюки, белая повязка «народное ополчение» на рукаве, и железная готовность защитить Рейх и Фюрера от азиатских полчищ.

Юрген был еще ветераном Первой мировой, воевал с французами. Поражение страны тогда не сломало его, как и ужасы послевоенной жизни. Зарплата два раза в день, монета в миллиард марок и прочие радости Веймарской республики. Не смотря на жизнь впроголодь, они были счастливы. А когда Фюрер победил на выборах (спасибо Тельману)2, и буквально за три года вернул высшей расе, нации господ, господское же самоуважение, стало совсем хорошо. Бескровное воссоединение с Австрией, возращение Эльзас и Лотарингии… Казалось, немецкие солдаты скоро очистят Европу от жидов и цыган и наступит рай на земле. Но нашла коса на камень. Когда осталось, в сущности, мелочь, завоевание жизненного пространства у дикарей на Востоке, выяснилось страшное. Расплодившиеся, как саранча, русские, таили в себе что-то невероятное.

Во время войны Фриц один раз приехал на побывку, и рассказал то, что не пропускала цензура. У русских появились жилеты из ткани, в которой вязли пистолетные пули и осколки снарядов, автоматические карабины, стреляющие на пятьсот метров, и танки, от брони которых отскакивали даже снаряды зенитки 8,8 см.

Поначалу, обрушившись на СССР всей мощью, Великая Германия достигла некоторого успеха: за полгода удалось забрать земли, до 1939 года принадлежавшие Польше, и углубиться дальше в Белоруссию и Украину, почти дойдя до Сталино, центра Донецкого угольного бассейна. Примерно тогда Фриц и побывал дома. А потом начался ад, которого не смог скрыть даже Геббельс. Партизанские отряды оставляли германские войска среди зимы без снабжения, дальнобойная артиллерия не давала покоя, а авиация работала бомбами так, что не спасали никакие укрепления.

А в конце весны, когда распутица отступила, русские стальным катком пошли в наступление по тем, кто ещё не умер от голода и холода. Стремительным маршем они прокатились по Европе, к ноябрю 1942 года выйдя к Ла-Маншу. Гитлер застрелился в Париже, куда бежал из Берлина в августе. Капитуляцию германского Рейха подписывал Жукову Герман Геринг, сильно похудевший и осунувшийся за то время, что занимал кресло Фюрера.

Паровоз дал три свистка, прервав воспоминания Фрау Беккер. Банка в руках оказалась уже пустой.

— Внимание! Громко сказал начальник отряда. – Поезд пересёк границу Советского Союза. На ближайшей станции нам сменят тележки на русскую колею и в вагон подсядет пара автоматчиков. Обратите внимание и поймите: это – не конвой, это – охрана. Которая будет защищать вас.

— От кого нас защищать-то? – полупрезрительно фыркнула Хельга, не вставая с нар.

— От местных жителей, – спокойно пояснил Кузнецов. – Работать Вам предстоит на земле, которую почти год топтали ваши сыновья. Мужики вас, пожалуй, и не тронут, а вот женщины, за своих погибших, могут и разорвать. И когда я говорю «разорвать» – это следует понимать буквально. На куски. Иногда даже не применяя подручные предметы. Инциденты уже были.

По вагону прошел ропот. Магда нашла в себе силы спросить:

— За что?

Лейтенант пожал плечами:

— Послезавтра уже начнёте понимать. И ещё. На станции вам выдадут спецодежду. Зима в России – это совсем не тоже самое, что в Германии. У нас не бывает в декабре луж.

Вскоре поезд начал замедлять ход, приближаясь к станции.


III

Сегодня снова предстояло работать во временном лагере для военнопленных. Отряд 0416 Белорусского Управления Вестарбайтеров бился над ним вторую неделю. Только за время летнего наступления 1941 года, там погибло, по оценкам русских, не менее десяти тысяч человек. Немцы подсчётов не вели.

Магда вместе со всеми вышла из автобуса, оправила на себе шинель апельсиновой масти (им выдали немецкое же обмундирование, но перекрашеное в грязно-оранжевый цвет. Русского производства были только головные уборы и обувь). Сняв шапку, она натянула противогаз и вновь надела ушанку.

За месяц с лишним Магда привыкла к брезентовой маске. Дышать, конечно же, было тяжело, но без противогаза – вообще невозможно. Трупная вонь не только вызывала першение в горле и резь в глазах, но натуральным образом душила. Попробовав разок поработать без него, немка уже через минуту едва не упала в обморок. И это при том, что на дворе февраль, и температура ещё ни разу не поднималась выше пятнадцати градусов мороза.

Поправив толстые перчатки, фрау Беккер вошла в периметр.

Лагерь был крошечный, семьдесят на семьдесят метров, или даже меньше. Два забора из колючей проволоки, четыре вышки по углам, и всё.

Внутри не было ни одной постройки. Немцы держали пленных под открытым небом, один раз в день давая очень небольшое количество еды, или, скорее, пищевых отходов, и немного воды. Магда даже была бы рада поверить в то, что всё это — ложь русских, чтобы очернить высшую расу, если бы сама не вынимала из этого ужаса полуразложившиеся трупы солдат. Лагерь функционировал до января сорок второго, пока командование группы армий «Центр» не приняло решения о ликвидации всех лагерей военнопленных на территории Рейхскомиссариата «Восток». Те четыреста семьдесят шесть парней, которых расстреляли из пулемётов сквозь колючую проволоку, поднимать было проще всего: трупы хоть и сгнили за год, зато одежда по большей части уцелела, и держала вместе полужидкую плоть.

А вот дальше пошло хуже: от воздействия всего и вся одежда более ранних мертвецов сгнила и рвалась при попытке поднять за неё.

Хельга, исполнявшая функции бригадира, сбросила с плеча сумку с чёрными полиэтиленовыми мешками. Собственно, работа бригады заключалась в извлечении тел из склизкой жижи – незамерзающей смеси грязи, испражнений и трупных выделений, складывании их в мешки и маркировке. Хельга на каждом искала солдатский медальон, переписывала его номер на мешок и запаивала пакет специальным прибором. Трупы без жетонов складывались отдельно: русские перед самой войной умудрились имплантировать каждому военному в бедренную кость по крошечной проволочке с личным номером. Безымянных отвезут в специальную лабораторию и там извлекут металл. Погибший обретёт имя, а семья – героя.

Первый за сегодня был совсем ещё мальчишка: даже по полуразложившемуся лицу было видно, что его щёк, ещё по-детски припухлых, ни разу не касалась бритва. Кое-как отчистив красноармейца от грязи, Магда и Ева перекатом закинули на носилки, покрытые мешком, босого парня с белёсыми волосами и чёрными провалами на месте голубых глаз.

Поначалу Магда, да и не только она, много плакала. Первые несколько часов они вообще боялись подойти к мёртвым, но охрана терпеливо ждала, а потом начальник отряда просто напомнил о возможности отказаться и уехать домой, выплатив небольшую сумму за поездку туда-сюда. Ну и забыв о сыновьях на двенадцать лет. Это подействовало. Преодолевая сверхъестественные страхи и брезгливость, старухи, одна за другой пошли в огороженный периметр. И когда брезгливость немного прошла, у кого-то раньше, у кого-то позже, их всех охватил ужас. Тысячи и тысячи мальчишек толстым слоем покрывали этот клочок земли. Их не убили честно – в бою, не забили как скот, а уморили голодом, холодом и дизентерией. Даже степенным жёнам бюргеров, жившим по принципу «Kinder, Küche, Kirche» было понятно, что здесь не было места где есть, где справлять нужду и тем более – где спать. Спали в грязи, в повалку, греясь скудными остатками обмундирования и теплом друг друга, порой умирая от удушья и смрадной вони в этой груде людей.

Геббельс любил повторять: низшая раса. Да будь она хоть трижды низшая! Нельзя так. Даже с животными нельзя. Но самое страшное, пожалуй, для Магды было другое. Судя по табличкам, эмблемам и другим мелким признакам, которые никто и не думал убирать, этот лагерь относился к Вермахту, а не к СС-охране концлагерей. И именно в полосе, где вёл боевые действия её Фриц. Быть может именно он расстреливал остатки пленных при отходе. Или охранял его какое-то время. Или хотя бы пригонял сюда большевиков. Где-то здесь держали оборону части, сформированные в Галиции, которые в начале войны массово сдавалась в плен. И заканчивали свой путь на этом пятачке.

А вот этот солдатик явно не из русских: тёмная кожа, монголоидные черты истлевшего лица, грубый чёрный волос. Магда с Евой подняли носилки и потащили его наружу, где лежал длинный ряд сегодняшних тел. Вечером приедет грузовик и заберёт их, для захоронения с воинскими почестями.

Александр Сергеевич сидел у входа в армейскую палатку и переписывал номера с найденых медальонов в ведомость. Рядом стоял один охранник, курил и злобно сплёвывал в снег.

Остальные двое грелись в палатке возле печки. Ещё пара-тройка рейсов и можно будет присоединиться к ним, минут на десять. Погреться, попить чая, отдышаться наконец. Перекинуться парой слов: все немки понемногу начали учить русский. Зачем? Они и сами не знали. Эти молодые парни были единственными из окружающих, кто смотрел на вестарбайтеров без враждебности и брезгливости. Можно сказать – даже с жалостью. Лейтенант Иванов тоже глядел без ненависти, но был совершенно отстранён и безэмоционален. Как неживой. Хотя вёл себя абсолютно корректно и исчерпывающе отвечал даже на вопросы не по существу. От него женщины узнали, например,что сотрудников Управления Вестарбайтеров набирали на службу только из тех, кто не участвовал в боях с европейцами на территории СССР и Польши, и у кого не было погибших или раненых родственников в эту войну. Тех, для кого это не было личным.

Таких, кстати сказать, найти было не так-то просто: в войне, по предварительным оценкам, СССР потерял почти два миллиона солдатти больше пяти миллионов мирных граждан. Несмотря на все чудеса, выдержать сосредоточенный удар объединённых сил Европы было тяжело. И если бы не научно-технический прорыв, совершённый буквально накануне нападения, война могла бы продлиться раза в два-три дольше, и потери были бы кратно выше.

Сколько потеряла Германия? Сколько погибло немцев, французов, итальянцев, испанцев, румын, датчан, венгров и чехов, дружным гуртом ломанувшихся завоёвывать высшей расе земли низшей? Да кто его знает… Ополченцев – тех так вообще не считали, даже когда ставили под ружьё. Быть может русские когда-нибудь посчитают и скажут. Может быть…

— Уфффф… Перекур… – пробурчала из-под противогаза Ева, поднимая носилки, с которых они только что сняли красного командира с орденом на груди.

Воткнув палки с брезентом в снег, она стянула маску с красного и потного лица. Магда последовала её примеру, и сталв жадно глотать холодный воздух. Как же хорошо дышать! В первый день она подумала , что распоряжение утаскивать тела за полсотни метров – это блажь русских, из желания сильнее унизить немок. Но оказалось, что это не так. При любом направлении ветра здесь уже можно было дышать без опаски. Покурить, передохнуть в перерыве. Охрана за это не гоняла, прекрасно понимая, что такая работа тяжела для немолодых женских организмов.

Отойдя чуть в сторону, чтобы не мешать оставшимся, они жадно скурили по папиросе, а затем зашли в палатку. Ангелика, самая старшая в их отряде и от того взявшая на себя обязанности вечной дежурной, поставила перед ними кружки с горячим чаем.

— Ну как вы, дочки? – Ангелике было шестьдесят два и сорока-сорокапятилетних товарок она называла именно так. Русские не брали на работы женщин старше пятидесяти пяти, но она как-то упросила коменданта Гамбурга, понимая что в противном случае двух сыновей она уже не увидит никогда.

— Нормально, – сказала Магда, грея замёрзшие пальцы о кружку, – ещё двадцать пять подняли. Работы осталось дня на три.

— Свят-свят-свят, – тихонько перекрестилась набожная Ангелика.

Чай был хороший, крепкий. И даже с кубиком сахара. В этом русские тоже подчёркивали свою гуманность. Как питались остарбайтеры в Германии, Магда прекрасно знала. Однажды, на второй или третий день пребывания в России, одна из женщин, имени которой фрау Беккер не запомнила, ехидно предположила, что это – естественный инстинкт низшей расы – преклоняться перед высшей. Её никто не расстрелял, не избил, не лишил еды или сна. С ней просто разорвали контракт. Она плакала, кричала, валялась в ногах у начальника отряда, умоляя простить её и оставить работать, но всё тщетно. Вечером в казарму пришёл конвой, вручил ей уведомление с суточным пайком, и увёз на вокзал, для депортации обратно в Германию. Больше желающих зубоскалить не нашлось.

Снаружи раздался шум автомобильного мотора. Ангелика выскочила на улицу, и почти сразу под ударами арматурины зазвенел рельс:

— Обед! Обед приехал! – раздался её крик.

Три минуты спустя она уже раздавала из термосов суп и кашу. Кормили тоже вполне сносно. Особенно если не задумываться из чего приготовлено – почти вкусно. Да даже если и задумываться. Пусть бульон – из концентрата, а концентрат – из жил пополам со свиными ушами, и в перловке тёмные кусочки – это не свинина или говядина, а сверчатина. Всё равно вкусно. В последние месяцы войны она и хуже питалась. По крайней мере, преодолеть брезгливость к насекомым оказалось проще, чем жевать вываренную шкуру хряка, которая в Гамбурге почиталась почти за деликатес, пока русские не взяли город и не наладили раздачу продовольствия местному населению.

А выращенные на фабриках сверчки и в самом деле вещь, пока восстанавливается резко упавшее за войну поголовье скота и идёт селекция. Высокая концентрация животного белка за минимальные деньги. И более чем съедобно.

Сыто рыгнув, Магда поднялась, уступая место за столом второй смене. Опустевшие тарелки она сложила в стопку с грязной посудой. Ангелика потом помоет. А ей, Магде, надо возвращаться к работе.


IV

Июль немилосердно жарил солнцем. Все окна в автобусе были открыты, но это спасало слабо. Как же хорошо было работать в той прохладной шахте, из которой они вчера подняли последний труп! Последний из сорока шести тысяч. Трёхсотметровая штольня была завалена мертвецами на треть. Это уже были не солдаты, в этом месиве были главным образом женщины, старики и дети. Когда стало понятно, что план «Барбаросса» провалился, айзацкоманды стали зачищать от местного населения уже захваченные территории. Гитлер возлагал большие надежды на летнее наступление 1942 года, собираясь все же провести блицкриг, хотя бы и со второй попытки. То, что наступать будут русские, он не предполагал, считая, что Россия надорвалась, из последних сил остановив удар немецкой машины, и из-за этого не предпринимала попыток контрнаступления. Сорок шесть тысяч восемьсот тридцать семь человек. Считали по черепам и комплектам бедренных костей. Плоть, находясь при постоянной положительной температуре и стопроцентной влажности, разложилась до состоянии сметаны со сгустками. Её откачивали насосами. Возраст и половую принадлежность останков угадывали по размерам костей и сточенности зубов. Хотя Александр Сергеевич и сказал, что каким-то новейшим анализом их всё равно назовут поимённо, и над братской могилой поставят обелиск со всеми фамилиями, верилось в это с трудом.

Дорога была долгой: грунтовка петляла по лесу, время от времени выскакивая к небольшим деревенькам, по большей части являвших собой чёрные остовы печей. Из окна было видно, как в них копошатся фигуры в оранжевой форме. Тоже вестарбайтеры.

Наконец дорога упёрлась в пепелище довольно крупного села. Поступила команда выгружаться. Немки вышли и построились на инструктаж по новому объекту. Лейтенант достал из планшета листок, пробежал глазами.

— Этот посёлок назывался Березняки. До войны в нем жило около восьмисот человек. На военную службу было призвано пятьдесят два жителя, эвакуироваться успело ещё сто тридцать семь. В середине ноября 1941 года в него прибыла айзацкоманда в составе примерно десятка служащих общих-СС и полусотни предателей из числа националистов-коллаборационистов. Поселок перестал существовать. Выжила лишь одна двенадцатилетняя девочка, ушедшая в этот день в соседнюю деревню. Ваша задача на сегодня – обойти село, найти место массового убийства, и после эксгумации всех трупов, прочесать территорию ещё раз, в поисках мест одиночных расправ. За день должны управиться. Если получится – завтра внеочередной выходной. По обнаружении останков, как всегда, зовем Николая Ильича, взрывоопасных предметов – сапёра и так далее. Вопросы?

Вопросов, ожидаемо, не оказалось. Вытянувшись цепью, женщины пошли по селу. Первая находка ждала Магду через два двора, в колодце. Заглянув туда, Беккер увидела плавающие тряпки.

— Николай Ильич! – крикнула она.

Фотограф подошел быстро. Глянув внутрь, он сверкнул вспышкой, сфотографировав то, что было видно сверху. Оставив их с водолазом разбираться с колодцем, Магда пошла дальше.

Село оказалось почти пустым, лишь несколько раз вестарбайтеры натыкались на одиночные кости, скорее всего, принадлежавшие одному и тому же ребёнку. Мальчик или девочка, лет восьми-девяти пробовал убежать, и был убит в спину, судя по простреленной лопатке. Потом звери и птицы растащили кости по округе. Только на противоположной окраине села нашлась страшная находка. Хотя чего уж тут страшного? Полгода, изо дня в день, с утра до вечера эксгумируя тысячи, десятки тысяч трупов, Магда, казалось, уже абсолютно зачерствела. Волосы, в которых раньше лишь изредка попадались отдельные седины, теперь цветом своим напоминали русский снег. В душевой она теперь проводит едва ли десять минут, хотя поначалу по часу тёрла себя мочалкой, надеясь соскрести с себя чёрное слово «геноцид». Не получалось. Хотя русские для вестарбайтеров горячей воды и мыла не жалели. Но самое смешное – к Магде снова вернулся зуд в паху. Под самый климакс ей снова захотелось трахаться. Порой так сильно, что женщина едва не лезла на стену, вечерами чуть не до крови стирая себе клитор загрубевшими пальцами. Попытки соблазнить охранников ни к чему не привели. Лишь однажды у Барбары, самой молодой в отряде, получилось заняться сексом с юным охранником. Тридцативосьмилетняя летняя немка и девятнадцатилетний русский парень на полчаса уединились в каптёрке и даже разошлись вроде бы довольными, но… но на следующий день солдатик смотрел на Барбару с каким то иррациональным отвращением. Да и на остальных вертарбайтерок тоже. И через несколько дней перевелся в другой отряд. Наблюдая это со стороны, Магда вдруг с холодным ужасом поняла, что испытывали евреи, когда их заставили носить желтые звёзды, и что видели остарбайтеры в глазах немцев. В её собственных глазах.

Трупов было относительно не много, к тому же большая часть была без одежды и плоти. А кости таскать было относительно легко и недалеко. Только жарко. Все уже давно скинули кителя, повернули штанины и спустили голенища брезентовых сапог. Магда даже закатала до груди подол солдатской майки, когда-то белой, сейчас – оранжевой, с чёрным пятном на месте нацитского орла. Тихонько приближался вечер, кости в сарае почти закончились, сейчас проверить всё ещё раз, и завтра можно будет отдыхать: слушать радио или патефон, читать книги или газету «Вестарбайтер» на немецком языке, поиграть в волейбол… да хоть бы и выспаться в волю!

В углу остова сарая сохранился обгоревший фрагмент стены, из нескольких брёвен, накрытый обугленными досками крыши. Проявляя немецкую педантичность, она подошла и оттянула тяжелые головёшки в сторону.

Под ними лежали две иссохшиеся мумии. Женщина, или скорее, девушка, лет двадцати и маленький мальчик, годика два. Оба худенькие и белокурые. Их пощадил огонь, они задохнулись, а худоба и обвалившиеся кровля уберегли от тления и животных.

Несколько секунд фрау Беккер тупо пялилась на мертвецов. На обгорелое белое платье матери, на коротенькие штанишки и маленькие сандалики сына. Их, в чём были, выгнали из дома, притащили сюда и подожгли в запертом сарае.

У Магды подкосились ноги. Она вдруг вспомнила двадцать третий год. Было ей тогда на пару лет больше, чем этой девочке, а Генриху – чуть меньше, чем этому мальчонке. Они были такие же худенькие, от жизни впроголодь, такие же белокурые, от природы. Генрих так любил свои коротенькие штанишки, сшитые Магдой из старых брюк мужа. Тиф… Он не щадил никого, в разоренной и разграбленной Первой Мировой Германии. Сына ей не отдали для захоронения: тела́ умерших, во избежание распространения заразы, сжигал наспех построенный в глубине больничного двора крематорий.

Рассудок вдруг оставил вроде бы по всему привыкшую женщину. Она выла, ревела, била и царапала землю руками, каталась по пепелищу крича что-то нечленораздельное. Потом резко закололо в сердце. На неё навалились товарки, фиксируя, подбежал со шприцем лейтенант. Укол. Женщина обмякла. Тело стало ватным, голова – чугунной, мысли исчезли. Её подхватили под руки, повели. С каким то странным отупением она отметила, что возле того колодца, куда она заглянула утром, лежат три подростковых сарафана, с бурыми пятнами на подоле, кости, спутанный комок волос, в котором угадывались три связанные вместе девичьи косы, с остатками скальпов на корнях. Потом сознание оставило женщину совсем.


V

Магда пришла в себя на койке в больничной палате. Голова страшно трещала, тело слушалось плохо, но рассудок был на месте. Со скрипом повернув голову, женщина увидела попискивающее нагромождение агрегатов, часть проводов и трубок которых тянулось к ней. Левая рука была привязана к боковому ограждению кровати, а из вены торчала игла капельницы.

— Где я? – в горле пересохло, вместо нормального вопроса раздался хрип, и женщина закашлялась.

В поле зрения появился молодой врач в белом халате, он дал пациентке напиться, и сказал что-то на своём. Магда узнала лишь последнее слово: «хорошо».

— Где я? – повторила свой вопрос Магда.

Доктор спохватился, нажал кнопочку на переводчике, и вставил наушник в ухо.

— Повторите пожалуйста, – попросил он через прибор.

— Где я? И что со мной?

— Вы в кардиореанимации. У вас произошёл инфаркт миокарда на фоне острого душевного потрясения. Даже уйти от нас хотели, но я не дал. Сейчас кризис миновал, ваша жизнь вне опасности, – маленький робот говорил всё тем же ровным женским голосом со странным акцентом, но речь самого доктора была радостной, а глаза улыбалась.

Фрау Беккер помолчала, переваривая услышанное, наконец спросила:

— Я смогу продолжать работать после выздоровления?

Доктор, с чёрными кудрявыми волосами и длинными еврейским носом помотал головой:

— Нет. Но в этом и нет необходимости. Вы получили тяжкое увечье, и с этого момента ваши обязательства по контракту считаются исполнеными. Как только выпишетесь, вы сможете съездить на свидание к сыну и вернуться в Германию. А переписку можно начать даже раньше, наверное, когда мы переведём вас в обычную палату.

— Спасибо, доктор. Как вас зовут?

— Моисей Львович, фрау Беккер. Не стоит благодарности. Отдыхайте, – спасший её человек покровительственно улыбнулся и отошёл.

Моисей Львович. Еврей. В Освенцим, Собибор и Треблинку3 их привозили эшелонами со всей Европы, на уничтожение. Промышленный забой в газовых камерах. Потом из мёртвых ртов драли золотые коронки, личные вещи обращали в доход Германской Империи, из жира варили мыло, из кожи – делали бумажники и абажуры для ламп. За одну только национальность. Об этом знал каждый в Германии ещё до войны с СССР. Без подробностей, но каждый.

А после прихода русских – всякий кинопоказ, любой выпуск новостного киножурнала предварялся коротенькой документалкой о зверствах нацизма.

А сейчас еврей спас ей жизнь. Походя. Остроумно обронив «хотели уйти, а я не дал». Слёзы сами собой беззвучно покатились по вискам, неприятными каплями падая в уши.

Через два дня её перевели из реанимации в палату и разрешили вставать. Нетвёрдой походкой женщина обошла небольшое отделение. Госпиталь предназначался исключительно для вестарбайтеров, и находился на окраине разрушенного Минска. Именно с боёв за этот русский город, с дальнейшим окружением трёхсоттысячной группировки войск Великогерманской Империи и началась череда непрерывных поражений европейцев, закончившихся падением Парижа и самоубийством Гитлера в Елисейском дворце. А ведь Берлин он сдал без боя…

В Минском котле оказалась сборная солянка из Вермахта, Ваффен-СС и легионов европейских народов, концентрировавшихся для удара в сторону Смоленска. И если немцы, австрийцы и скандинавы бились до последнего, (ещё был силён воинский дух), то французы и западнославянские шавки наперегонки побежали сдаваться. Из ста тысяч пленных, германцев и скандинавов было всего тридцать тысяч. Каждый шестой от изначального количества. Зато итальянцы выжили почти все: четверо из пяти не захотели умереть за Европу и предпочли позор плена. А ещё родоначальники фашизма и европейской цивилизации…

В понедельник приехал Александр Сергеевич, вручил Магде под роспись несколько бумаг и новенький паспорт. Германская Демократическая Республика была надпись на обложке. Внутри — её фото, сделанное перед отправкой в Россию, причём цветное. В бумагах было уведомление о завершении контрактных обязательств, почтовый номер Фрица, адреса нахождения его лагеря на ближайшие восемь с половиной лет, и памятка с условиями посещения и переписки. От себя лично бывший начальник принёс несколько конвертов и пару самопишущих шариковых ручек, которые не нужно было заправлять чернилами. Они только входили в обиход в СССР. В «Вестарбайтере» писали, что после насыщения внутреннего рынка эти вещицы пойдут на экспорт. В том числе в страны проигравшей Европы. Так же как калькуляторы, микроэлектронные проигрыватели и чёрно-белые телеприёмники. А вот портативные электронно-вычислительные машины, станки с ЧПУ и беспилотные трактора европейцам ещё долго не светят.

В конце сотрудник УВ передал приветы от подруг, пожелал удачи и покинул отделение. Радостная Магда вернулась в палату, вырвала из тетради чистый листок и уселась за тумбочку, писать письмо.

Кусая нервно ручку, она задумалась: а что написать-то? Как ни крути, хорошего сказать нечего. Мы с тобой живы, и слава богу – это единственное хорошее, что смогла выдавить она. Скоро увидимся. Женщина снова стала грызть упругий пластик колпачка. Придётся писать плохое. И тут на бумагу полился поток. Про похоронку на Эрвина, про гибель Юргена в порту от реактивных снарядов, про холод и голод последних месяцев войны, про тяжесть работы на заводе. Всё то, что она не могла написать сыну тогда, на фронт. Потом – про вестарбайтеров. Про ужасы, достигшие высшего предела, про две сморщенные в мумии в пепле пожарища белорусской деревни. И про врача-еврея, искренне заботящегося о немке. Потом пошли вопросы: как ты? Как попал в плен? Не был ли ранен? Чем конкретно занимается ваш лагерь и ты в нём? Не грусти и помни, что квартира в старом доме всё ещё ждёт тебя: наш квартал почти не пострадал при штурме.

Заклеив конверт, женщина медленно спустилась по лестнице к почтовому ящику. Ходить было ещё тяжело, но приятно вновь ощутить себя живой. Ящик висел у входа. Когда он проглотил конверт, Магда оглянулась: в больничном дворике был разбит небольшой сквер. Деревья сильно пострадали от боёв, как и весь город, впрочем, но всё равно: простреленные, расщеплённые, ополовиненные взрывами, они тянулись к Солнцу зелёной листвой. Война закончилась, а жизнь – продолжалась. Магда пошла по скверу, глядя по сторонам, и эти искалеченные стволы напоминали немке людей. Некоторые погибли, многие остались увечными инвалидами, а посекло осколками так вообще почти всех. Но несмотря на это, они продолжали жить. Жить и надеяться на хоть какое-то счастье.

Бредя с такими мыслями в конец двора, фрау Беккер оказалась возле кучи мусора. Здесь свалили битый кирпич и остатки цемента после ремонта, тут же валялись спиленные куски мёртвых деревьев и мусор, выкинутый из отделений после немцев: таблички, флаги. У подножия мусорной горы, засыпанный битым стеклом, лежал портрет Гитлера. Большой, торжественный, наверняка из кабинета главврача при германской власти.

Магда несколько секунд задумчиво смотрела на посредственного австрийского пейзажиста в коричневой рубашке. Потом с ненавистью плюнула, попав портрету на нарукавную свастику, развернулась и ушла обратно.


Эпилог. 1949 год. Иркутская область, город новой формации Рокоссовск

Постукивая по асфальту стеклопластиковым протезом на месте левой ноги, в здание женской консультации вошёл молодой, лет двадцати пяти, парень. На его груди блестел орден «Отечественной Войны I степени», и три медали: «За отвагу», «За взятие Будапешта» и «За победу над Европой». За ним вошла такая же молодая женщина, его жена, державшая за руку мальчонку лет четырёх.

В просторном холле типового для новых городов дома-стометровки (тридцать три этажа, одиннадцатый, двадцать второй и тридцать третий – технические, первые два – нежилые) было два окошка регистратуры. Между ними, занимая всю стену, от пола до потолка, висел огромный плакат. На нём молодой мужчина, в пиджаке с орденскими планками, и женщина, в платье из голубого ситца, держали за руки маленького мальчика. По бокам от родителей стояли чуть более взрослые их собственные дети, а за спиной мальчика находились полупрозрачные фигуры молодого парнишки в военной форме, измазанной в грязи и саже, и девушки в горящем сарафане. Парень и девушка держали руки на плечах мальчика, глядя на него с нежностью. Их фигуры были изображены в иконописном стиле, только без нимбов.

Венчала плакат надпись: «Дети однополчан. Пусть упавших будут дети».

Ветеран заглянул в окошко:

— Здравствуйте, мы хотели бы принять участие в программе…

— Фамилия? – спросила регистраторша.

— Зубко. Климент Тихонович, – ответил он, протягивая паспорта – свой и жены.

Женщина в окошке кивнула, внесла данные в ЭВМ, выдала талончик и вернула документы.

— Двадцать восьмой кабинет, налево по коридору

— Спасибо.

Отсидев короткую очередь, молодая семья вошла. Их встретил доктор в белом халате, и, пожав руку главе семьи, указал на стулья перед собой. Пока ребёнок забирался на колени к матери, его отец отдал талон врачу, и, мельком глянув на бейдж, сказал:

— Игорь Николаевич, в базе программы значится, что мой друг, Пермяков Красарм Валентинович, найден погибшим.

— Возможно. Личный номер знаете? Это упростит поиск, – док сел и подтянул к себе клавиатуру ЭВМ.

— Да-да, конечно. Вот, – он вынул из паспорта ещё одну бумажку.

Несколько щелчков клавишами, пара кликов мышью, и Игорь Николаевич зачитал:

— Пермяков Красарм Валентинович, 1924 года рождения, призван Ленинским райвоенкомата города Молотов в мае 1941. Пропал без вести в октябре того же года, во время боёв за город Кобрин. Тело обнаружено поисковым отрядом 0416 УВ по БССР в апреле 1943 года. Всё верно?

— Да, – ветеран кивнул. – Мой одноклассник. Призывались вместе, служили в одном взводе. Он с пулемётом остался прикрывать наш отход, но сам на сигнал «отходи» не среагировал. Увлёкся, наверное, хотел ленту дострелять. Ох и парень был!

Доктор, слышавший, наверное, сотни таких историй, кивнул:

Стало быть, пора ему детьми обзавестись?

— Да, верно. Тоня год назад Лизу родила, теперь можно стало, – парень с любовью глянул на жену, сжал её руку, получив в ответ улыбку.

— А я братика хочу. Сестричка уже есть, – вступил в разговор малыш.

— Ну братик или сестричка будет – это как повезёт, конечно, – усмехнулся человек в белом халате. – Но если с первого раза будет сестрёнки, то со второго – точно братик, – уверил он мальчика.

— Халасо! – серьёзно сдвинув брови согласился он.

— Имя матери есть? Или поискать совместимую?

— Поищите совместимую, – ответила молчавшая до того Тоня. – У нас все живы остались.

— Ладно, – несколько кликов мышью, поворот монитора. – Вот. Лебеденко Зинаида Прохоровна, двадцать шестого года, найдена, кстати тем же отрядом, только в другом районе. Генетическая совместимость замечательна. Детки будут красивые и совершенно здоровые. Берём?

— Ну что вы как в магазине, – хмуро сказала женщина, явно не одобрявшая врачебного цинизма.

— Пусть как в магазине. Но это подарок науки, благодаря которому я могу воздать павшему товарищу больше, чем просто стакан водки и кусок хлеба на могиле, – жёстко ответил ей муж. – Оформляйте.

Врач кивнул, и из печатника поехал лист.

— Материал из банка будет ехать недели две, как только он придёт, мы позвоним и дадим направление на анализы. Если всё будет в порядке, я сделаю операцию и подвяжу Антонине готовый эмбрион.

Ветеран и его жена расписались в бланке заявления, поднялись.

— Спасибо. Кстати, всегда хотел спросить. Ладно мы. У нас сперму брали при постановке на воинский учёт. А яйцеклетки откуда? Неужели в каждую деревню гинеколог приезжал?

— Нет конечно, – виновато пожал плечами он. – Брали только кровь, как образец ДНК, на случай опознания. Яйцеклетки донорские, от живых женщин. В них просто генетический материал заменён на найденный в костном мозге.

Супруги переглянулись.

— А я могу сдать яйцеклетку? – спросила Антонина.

— Да, конечно. Направление можно взять в регистратуре, – кивнул врач.

Глава семьи ещё раз пожал руку репродуктологу, чета Зубко вышла.

На улице Антонина спросила мужа:

— Ты всё же уверен, что оживить стоит именно Красарма? Он же трус.

— Он не трус. Он просто один раз испугался и побежал. Страшно было всем, Тонь. Это война. Многие порывались выскочить из окопа и убежать, особенно в первых серьёзных боях, когда ещё не было привычки к обстрелам. И я тоже один раз испугался, но меня успели вовремя остановить. Дали по роже, привели в чувство, и больше со мной такого не случалось. А я не успел. Заметил что Крас побежал только когда тот уже отбежал на пять метров. У меня было всего два варианта: или выстрелить ему в спину, или побежать вместе с ним. Паника заразна. Если побежал один, за ним побежит другой. За ним – взвод, за взводом – рота. Поэтому я убил его. Убил своего лучшего друга, не успев спасти. В этом моя вина, и её надо искупить. То что на политзанятии после боя мы всей ротой поклялись сохранить в тайне поступок Красарма – слабое оправдание для меня лично.

Молодая женщина опустила взгляд, потрепала сына по вихрастой голове:

— Пойдёмте домой, мужчины…


Послесловие

Мода на попаданцев в Великую Отечественную Войну почти прошла. Разные авторы посылали в те времена спецназовцев (иногда даже с других планет), учёных, целые воинские части и даже всю Россию целиком.

Наверное прошла она потому что Россия взяла реванш за унижения девяностых и вернула гражданам самоуважение. И подарила уважение к своей стране тем, у кого его отродясь не было (поколение девяностых, моё поколение). Больше не требуется воевать в прошлом. Нужно победить врага в настоящем.

Но всё равно я тоже хотел сделать что-то подобное. Однако написав сотню страниц понял, что пишу совершенно постную вторичную хрень, больше про железки, чем про людей. Убрал рукопись, что называется «в стол». А потом пришла идея этого рассказа. В качестве фантастической основы я оставил исходную идею о том, что на стол к Лаврентию Павловичу Берии, году в 1940, когда он разгребал Авгиевы конюшни Ежовских репрессий, телепортировался, ни много, ни мало, ноутбук. С учебниками по всем наукам, полными чертежами и описанием технологического процесса производства самой удачной техники последних семи десятков лет, с геологическими картами, разумеется, и с историческим обзором политических событий до конца века. Ну а кто мне запретит?

А вот героев в этот раз в выбрал с той, противоположной стороны. Получилось, на мой взгляд, неплохо. Читатель же вынесет своё суждение и выразит его в комментариях.


Примечания

  1. Надо понимать, что существовали три организации СС: общие-СС (орган государственной безопасности), СС-охрана концлагерей и Ваффен-СС – элитные воинские подразделения. Все три организации были признаны Нюрнбергским трибуналом преступными, все три приносили присягу лично Адольфу Гитлеру, подчинялись рейхсфюрреру СС Генриху Гиммлеру и пользовались одними воинскими званиями. Но это были разные организации.
  2. На парламентских выборах в ноябре 1932 года в Германии партия коммунистов Тельмана набрала 16% голосов, нацисты (НСДАП) получили 33%, социал-демократы – 20%. Если бы Тельман снялся с выборов, его электорат проголосовал бы за социал-демократов, а Гитлер так и остался бы лидером партии маргиналов (но это не точно).
  3. Автор знает, что Собибор и Треблинка были созданы в середине 1942 года, то есть в период когда в данной версии истории немцам было уже не до воплощения в жизнь расовой теории. Но это же фантастика…

P.S.

Автор будет рад любой финансовой помощи. Реквизиты для донатов:

5536 9140 3350 2638 (Тинькофф Банк)

Также рекомендуем подписаться на страницы Телеграм и Вконтакте, посвященные книге — там не только главы книги, но и другие эксклюзивные материалы!

Оставьте комментарий