Роман-боевик «Партизан. Защитник Государства» // Кирилл Кащеев

7. Сорока

Дальше наш путь шёл вдоль Юго–Западного Объезда — новой широкой трассы, огибающей половину Города. Почему вдоль? Да потому что если она сейчас не стоит — то это будет офигенный просчёт интервентов, к каким они явно не склонны. Так что мы поедем по старому шоссе, которым давно практически не пользуются. Оно узкое, разбитое и проходит через промзону, станцию Город–Товарный — в общем то, что надо. Альтернатив ему не было, но недостаток имелся: зона «38 попугаев», исправительная колония особого режима № 38, для ранее судимых, она же «полосатый второход». Там содержались преступники ПОВТОРНО совершившие особо тяжкие преступления. Убийцы, насильники, наркоторговцы, разбойники — вот, в общем–то, почти полный перечень преступлений, за которые отбывал наказание тамошний спецконтингент. Встречались, конечно, ещё рецидивисты по более лёгким статьям, но это скорее исключение: нужно постараться, чтобы попасть на особик. Зона славилась своим лютым режимом и озлобленными зеками. Если враг поступит так же, как поступил в «Эпохе Мёртвых» Андрея Круза, то батальон отпетых уголовников уже вооружился, организовался, и отправился на разбой. А люди, организовавшие диверсию подобных масштабов едва ли тупее известного писателя. Их задача — устроить конец света в отдельно взятом городе, посеять панику и спровоцировать свалку «все против всех». Зомби–вируса для этих целей у них конечно же нет, но их роль прекрасно сыграют беглые зеки, гопники, местный криминалитет, гастарбайтеры, националисты… да все маргиналы Города. Их мало — два–три процента едва ли наберётся, но много ли надо отаре овец, у которой зарезали пастуха, перегрызли всех овчарок, а бараны забыли, как пользоваться рогами?

Так что когда мы выехали на шоссе, в наушниках раздалась команда:

— Всем максимальная готовность! Въезжаем в опасную зону. Максимум внимательности!

— Окта приняла.

— Сидор принял, — он пересел в «Ладу», на пассажирское сиденье, в качестве радиста.

Я взялся за бинокль. Картинка прыгала и тряслась на разбитой трассе, но то, что на виднеющихся вдалеке вышках отсутствуют девочки–автоматчицы, я разглядел.

— Мрамор — Абзацу.

— На приёме.

— 38 попугаев ушли в побег. Охраны на вышках нет.

— Понял тебя. Внимание колонна! Увеличить скорость до шестидесяти километров в час. В случае обстрела — поднять до восьмидесяти.

— Окта приняла.

— Сидор принял.

Шестьдесят километров в час на этом шоссе — сойдёт за новый способ родовспоможения. Ежа против шерсти рожать можно. Можно ли здесь развить восемьдесят — хз. Может и можно. Но развить, и оставить подвеску в сохранности — вряд ли. Однако если выбирать между «убить подвеску» и «получить пулю» — выбор очевиден.

За очередным поворотом рация ожила снова.

— Мрамор — Окте!

— На приёме.

— Мы уткнулись блокпост! Торможу. Приём.

Я выглянул на дорогу через лобовое. Путь перегородил КамАЗ, возле которого стояло шесть человек с автоматами. На двоих справный, давно обмятый камуфляж, городской расцветки «серый камыш», с какими–то нашивками, сидел так, как должна сидеть военная форма, оружие — старенькие АКС‑74 были продолжением рук, разгрузки были подогнаны по фигуре. Нормальные, справные воины в общем. А вот остальные четверо были из другой публики. Форма была новой, с иголочки, стандартная армейская «цифровая флора», но сидела она как на корове седло, автоматы они держали как палки — совершенно чужеродные предметы в руках, разгрузки отсутствовали вообще.

На оценку этой ситуации у меня ушла секунда. Бля! В рацию:

— Контакт! Два спеца, четыре мяса! Тридцать три! — в боевой ситуации переходим на числовой код. «Тридцать три» равняется «слушай мою команду». — Военспеца берём живым. Хотя бы одного!

Лязгнули затворы карабинов. Я очень резко перекинул магазин на картечь. В стволе патрон есть, с пулей.

— Сорок шесть — команды записаны в таблицу, десять на десять клеток, данная команда означает «дым». — После — пятьдесят три!

Арьергард пойдёт на обход под прикрытием дыма. Гражданских вытащить и затолкать под машины они догадаются сами. Кричу без рации:

— Боевое отделение! Выходим через задние двери! Окта и Степан! Прижмите их огнём сквозь двери!

Когда передние двери серой «таблетки» открылись, оттуда вылетели две дымовые шашки и по бандитам стали стрелять, они среагировали по–разному: двое наёмников поступили относительно правильно: мгновенно упали и начали искать укрытие, О КОТОРОМ НУЖНО БЫЛО ПОЗАБОТИТЬСЯ ЗАРАНЕЕ. Остальные поступили по–разному, но одинаково неверно: один попробовал садануть по нас длинной очередью от пояса, но потерпел фиаско: автомат стоял на предохранителе. Когда он сдёрнул его вниз до упора, там, где одиночный огонь, снова ничего не получилось: патрон дослать враг забыл. Исправить эту ошибку ему не дала Окта: раскатисто грохнул двенадцатый калибр, и новый камуфляж вскипел кровью в районе живота: дробь четыре нуля почти в упор — точно хана. Другой застыл как истукан, в панике крутя головой и прячась за автоматом, тоже почти сразу получив заряд картечи в колено. Отлично: один говорун у нас есть. Третий и четвёртый поступили вообще смешно: бросили автоматы на асфальт и кинулись в разные стороны. Я бы засмеялся, если бы не был занят и увидел это, но в эту секунду я выскакивал в облаке дыма через заднюю дверь. Меня занимали вовсе не урки картонные, которых израсходовали ещё до того, как дали в руки оружие, а два реальных бойца, которые могут сильно испортить нам жизнь. За те секунды, что прошли с момента начала боя, они успели закатиться под КамАЗ и укрыться за тяжёлыми внедорожными колёсами. Дробь такое не возьмёт, картечь — тоже вряд ли. Но Окта и Степан размеренно молотили по ним, не давая поднять башку, выигрывая мне, Аргону, Бамбуку и Ландышу время на то, чтобы рассыпаться в стороны. Мрамор и Заяц сейчас по дуге заходят к наёмникам с левого фланга, а наша задача — связать противника огнём.

Укрываюсь за стволом высокого тополя, в трёх метрах от машины. Точка прицела совместилась с бегущей мишенью — азарт и адреналин бил по пальцам, но я взял себя в руки, выдохнул, и потянул спуск. Коротко рявкнул карабин, спалив щепоть быстрогорящего пороха Сунар‑410. Фигура в камуфляже Армии России споткнулась в полусотне метров от меня. Отлично! Я аж задрожал от восторга, первый боевой выстрел в моей жизни, и он таки нашёл цель!

— Общий — Мрамору! ДОКЛАД! Приём!

Зажимаю кнопку на пальце:

— Здесь Абзац. Один прибавил к трём десяткам, итого три, два — тридцать два, на двенадцать двенадцатых, один — тридцать девять на два двенадцатых. Двадцать семь. Приём. <Одного подавил, всего подавленных вижу троих, двоих наблюдаю, отстреливаются на двенадцать часов от меня, один из виду потерян в секторе на два часа, веду огонь на подавление> Перевожу прицел на колёса, за которыми прячется противник, и начинаю стрелять просто в колесо. Размеренно, раз в шесть секунд — выстрел. Через минуту магазин закончится, и я крикну Аргону о том, что ухожу на перезарядку. Тогда он включится ltym dnjhjв дело. Ещё на минуту. Так же работают и Ландыш с Бамбуком, по тому злодею, что ближе к ним.

— Здесь Ландыш. Один прибавил к трём десяткам из двух двенадцатых Абзаца. Приём.

Из–за КамАЗовского моста вылетела очередь — длинная, патронов на десять, неприцельная. Хлестнула по УАЗику, даже не напугав никого толком.

— Здесь Окта. Два — тридцать два, двенадцать двенадцатых. Два десятка <Цель закрыта, огонь вести не могу>.

— Окта — Мрамору. Закройте двери. Приём.

Двери броневика захлопнулись. И тут грохот дробовиков перекрыли две быстрых серии по два выстрела из карабина Ильи.

— Это Мрамор, три десятка дважды. Абзац, Ландыш, броском вперёд, контроль!

Быстро меняю магазин на полный, и пригнувшись выбегаю из укрытия. Первым делом подскакиваю к фуре, и с размаху бью ботинком по автомату первого наёмника, как в кино. Хуй! «Калашников» никуда не полетел, будучи пристёгнут к стрелку качественным трёхточечным ремнём. Собственно, в этом его назначение и есть — чтобы в случае чего оружие и боец полетели в ОДНУ сторону, а не в разные. Ладно, хрен с ним, пинаем бандита в лицо, с хрустом ломая нос, и вызывая сдавленный сип: оппонент в бронежилете, и пули из карабина Ильи всего лишь вышибли из него дух, ну, может быть, рёбра поломали. Наклоняюсь и выдёргиваю из–под машины кисть его правой руки. С ноги по ней, ннннааа! Сип превращается в скулёж. Теперь ты, сука, безопасен, со сломанными–то пальцами. Наклоняюсь, отстёгиваю магазин от автомата и передёргиваю затвор, за лямку разгрузки вытаскиваю басурманина из укрытия, бросаю, и бегу дальше, до кучи наступая и на левую руку тоже. Ландыш тем временем разбирается со вторым военспецом.

Подбегаю к уголовнику с простреленным коленом: голень висит практически на кожном лоскуте — попадание было почти в упор, метров с пяти и дробовая осыпь легла очень кучно. Пинаю автомат, лежащий рядом: вот, теперь полетел красиво, как в кино, хотя и совершенно бесполезно: кровь из большеберцовой артерии била фонтаном, а сам раненый лишь подвывал и рефлекторно зажимал повреждение. С момента попадания прошло уже около минуты, и к бандюге подбирался шок. Естественно, ни о каком сопротивлении речи даже не шло. Выдёргиваю из–под стропы молле жгут, перетягиваю посередь бедра, мелькает и пропадает мысль дёрнуть на себя Ляйсан с наркотиками. Смысла нет: его надо по–быстрому допросить и израсходовать, так что бегу дальше: к тому, которого подстрелил сам. Снова красивый пинок по ни в чём не повинному автомату, и осознание того, что тут делать нечего: пуля из моего карабина вошла ему под левую лопатку. Сажусь на колено, осматриваюсь.

— Мрамор — Абзацу. Чисто. Один двухсотый, один трёхсотый тяжёлый, один военспец — трёхсотый лёгкий. Целей не наблюдаю.

— Мрамор — Ландышу. Второй военспец тяжёлый, пуля вошла под бронежилет, не контактный. Добрать бы его надо, наверное… Остальные двухсотые. Целей не наблюдаю.

— Здесь Мрамор. Абзац, Степан и Ляйсан ко мне, с чемоданчиком, Окта, Заяц, Леди, Аргон — в охранение, остальные — шмонать трупы. Тяжёлого наёмника добрать, лёгкого обезоружить, связать и в багажник «нивы». Всё делаем быстро. У нас минут пять, не больше.

Пересеклись мы, как и ожидалось, у прострелянного колена. Бледность с лица Ляси спала, последствия недавнего обморока исчезли, впрочем, она задержалась ненадолго: Илья забрал у неё чемодан с медикаментами, и в довольно грубой форме (а нефиг возражать!) отправил обратно.

Я достаю из чемодана ещё один комок ваты, обильно пропитываю нашатырём из флакона, переглядываюсь с Ильёй и Алексеем и сую вату прямо в нос медленно теряющему сознание негодяю. Однако ж, сколько прыти добавляет водный раствор аммиака! Пленный хрипло матерится, дёргается и даже предпринимает попытку привстать на локтях. Попытка успехам не увенчивается, так как Илья слегка трогает раздробленное колено дульным устройством карабина, вызывая протяжный вой, оборванный пощёчиной от Алексея.

— Запахни хайло, чепушило. Откроешь, когда я скажу. Жить хочешь? Кивни если да.

Удивительно, но это произвело эффект — преступник заткнулся, привёл взгляд в осмысленное состояние и кивнул.

Алексей–Степан навис своей немалой тушей над щуплым арестантом.

— Тогда отвечать коротко, по сути, не задумываясь. Сейчас ебани–ка мне доклад, осУжденный — да, он именно так и сказал, с ударением на второй слог, хотя сколько я его знаю, он разговаривал очень грамотно и даже интеллигентно.

— ОсУжденный Сорокин Борис Николаевич, тыща девятьсот восемьдесят третьего года рождения, по статьям два–два–восемь–точка-один и двести десять, срок семнадцать лет, начало срока двенадцатое ноль восьмое двенадцатого, конец срока одиннадцатое ноль восьмое двадцать девятого, гражданин начальник — всё это зек выстрелил как из пулемёта, скороговоркой, ни на секунду не задумавшись.

— Ранее по каким статьям судим?

— Я с лагеря крутанулся, начальник. За гречку стопарнули на семёру. А потом на лагере ко мне подошли, намазали: так и так, есть маза — дорога через кэдээс, типа тёлок даже не шмонают. Находишь заочницу, и она везёт. Я мутанулся: шаболду нашёл и потянул гречки чутарик — себе да пацанам, но не фартануло. Мусора заочницу хлопнули, а меня крутанули вместе с ней. Мне чирик накинули и на полосатик отправили.

Я слушал базлание уголовника и понимал в лучшем случае одно слово из трёх, но Алексей, по–видимому, понимал этот жаргон и лишь удовлетворённо кивал.

— Кто по жизни, Вася?

— Мужик, — Алексей поднимает бровь так, что тяжело раненый уголовник, вжимает голову в плечи. — Козёл я, только рОги обломали. На восемнадцатой строгой зоне писарем у отрядницы был, тут, когда с СУСа вышел — хозяйка сказала: или на швейку, или в строй бригаду. Я выбрал швейку.

— Стоп–стоп… У тебя хмурый по дороге пыхнул, он запалу не подлежит… Хули ты мне пиздишь, что ты козёл?! Ты в петушатнике должен быть! И гадом объявлен!

— Не объявили… Мать берлогу двинула…

— Хуясе… Форма откуда?

— Хозяйка заказ для армии хватанул. Шили… — Борис снова начал терять сознание, на что получил ещё порцию нашатыря в нос, которая его привела в чувство, хотя былая бодрость не вернулась.

— А теперь расскажи, как оказался здесь. Поверю — получишь промедол, больничку, и группу инвалидности. Не поверю — останешься тут — подыхать.

Видимо наркоман поверил, и, собрав в кучу оставшиеся невеликие силы, затараторил:

— С шести утра по зоне глухую серость прогнали, маски типа приехали. Во время развода из–под крыши и со стороны кичи шпалеры хлопали, как мы потом допетрили — мусора отрицалово пошмаляли. Потом маски потянули мужиков в клуб, бараками — по сотне рыл с лихуем, даже смотрягу подтянули, сначала отхуярили, потом потащили волоком. В клубе ждали другие маски, уже с автоматами — мы ещё угарнули с них: откуда автоматы в жилке? Перед нами мусор какой–то начал речь толкать — что есть два варика: зажмуриться прямо щас, или под ихней крышей откинуться — тоже щас, и делать чо скажут. Смотряга очухался малость, встал и сказал, что нет мол, нихуя, не по жизни под мусорское гнулово ложиться — так того на сцену маски притащили, и ихний главный мусор смотрягу на месте обоссал и выкинул в зал. Несколько порядочных заорали за беспредел и стали вскрываться — так с ними мусора даже не базарили — зашмаляли не вставая и всё. Все с такого охуели — шерсть сразу на всё подписалась, мужики тоже, порядочные пытались чутка качать, но после того, как ещё пара арестантов зажмурились, тоже засохли. Наш барак вывели через шлюзы, разделили надвое: тех, кто в армии служил — запихнули в автобусы, а остальных просто нагнали — пиздуй куда хош. Хош разбегайся, хош — оставайся мусоров резать. Тех, кто в армейке был, привезли на какой–то дырявый рынок, где пиконосые мандаринами торгуют. Разбили на группы, дали валыны и накидали: идём мусоров резать и волю кошмарить, типа беспредел приемлем любой, только команды начальников выполнять надо. Дали шпалеры, в робу солдатскую очуханили, что в жилке со склада дизнули и отправили баначить на каких–то типа крутых вояк, тех, что вы щас пошмаляли. И вот мы здесь.

Хоть всех слов я и не понимал, но общая суть до меня доходила. Прикинул в уме время, и пошевелил раненое колено, заставив новооткинувшегося беспредельщика заорать матом — густо, но однообразно. Перехватил неодобрительный взгляд Ильи.

— Пиздишь, выблядок! Вы сюда недавно приехали, мразота. Где остальное время были? — я снова сунул вату ему в нос.

— Так и было всё! Бля буду! Только в мусорской опорник один заезжали — анискина зажмурили одного, несколько валын взяли.

— Ладно, верю, — Степан снова взял в свои руки допрос, — Что потом будет, вам сказали? Долго вы тут кнокать собирались?

— Мазали, типа побеспределим до утра, фраерские тачки потрясём, да отпустят. Но я лично думал съебаться к ночи, а то зажмуриться очково… было…

На этом моменте Илья неуловимым движением ножа, волшебным образом материализовавшегося в его руках, резанул у Сороки в паху, и обратным движением сдёрнул с него жгут. Сил на крик у зека не оставалось. Из перерезанной бедренной артерии мощным фонтаном хлынула кровь, за секунды превратившаяся в слабенький ручеёк. Кончился наркоман Сорокин, земля ему стекловатой.

— Лёш, я понял довольно много, но всё же, переведи пожалуйста его базар на человеческий язык?

— Это — Алексей указал стволом оружия на труп. — Героиновый наркоман. Его сначала посадили за сбыт, но ему показалось мало и он, уже сидя в колонии захотел наркотиков. Ему посоветовали потащить наркотики через КДС — комнату длительных свиданий. Познакомился через интернет, и уговорил постороннюю женщину приехать к нему на свидание и привезти наркотики. В итоге и женщину посадили, и ему срок добавили, да ещё и перевели на особый режим. Его ещё уголовные авторитеты должны были опустить и объявить гадом. Это хуже, чем быть просто пидорасом — гада любой зек может в любой момент ударить — хоть ногой, хоть палкой. Просто так, безо всякого повода. Но мать продала свою квартиру и отдала деньги уголовникам, чтобы Бореньке жопу на британский флаг не порвали.

— Пиздец, мразота, — тихо, не прерывая рассказчика, бросил Илья, рефлекторно сплюнув на труп. Как и всякий нормальный человек, я был с ним в высшей степени солидарен.

— Ну и вот — сегодня утром зекам объявили, что в колонию приехала проверка с обыском и усилением в виде ведомственного спецназа. Так что нужно срочным порядком прятать запрещённые предметы и вещества. Администрация всегда сообщает об этом зекам, потому что, если влетят зеки, проверяющие накажут администрацию учреждения, а та — отыграется на контингенте. В общем — рука руку моет, а две руки — лицо… Ну и вот, спецназ зачистил осуждённых отрицательной направленности — иерархов уголовного мира, воров–в–законе, бродяг и их свиту: обитателей СУСа и ПКТ — зоны в зоне и внутренней тюрьмы. А потом приехавшие склонили зеков к сотрудничеству, опустив уголовного лидера — смотрящего за отрядом, и убив нескольких его прихвостней, которые попробовали вмешаться, вскрыв вены.

— А смысл вскрывать вены? Себе хуже сделал, а этому, опущенному, от этого ни горячо, ни холодно. Да и ментам, по идее, пофиг, — недоумённо спросил я.

— Да нет, не пофиг. Если осуждённому требуется неотложная помощь, если он всерьёз может умереть — администрация действительно бросает всё и начинает спасать его сраную жизнь. Просто иначе — задолбаешься доказывать, что ты не верблюд. Что это он сам вскрылся, по своей тупости, а не ты его грохнул, или не кто–то другой, а ты проморгал. Поэтому зеки часто используют такой приём для шантажа администрации, с целью ослабления режима в колонии.

— А кто такие порядочные, шерсть? — моя любопытная натура желала уточнить новые слова.

— Вообще сленг может немного меняться от зоны к зоне. Но порядочные мужики — это зеки, которые придерживаются преступных понятий и поддерживают воров в законе. Они уклоняются от работы в жилой зоне и смотрят на остальных как на говно. Шерсть, или чесотка — это все непорядочные арестанты. В особенности — те, которые работают на обслуживание зоны: дневальные, столовая, баня, клуб…

— И петухи? — «блеснул» я знаниями о зоновской жизни, подчерпнутыми из нескольких фильмов и сериалов.

— Нет. И говорить «петух» неправильно. Правильно — обиженные. Есть довольно много причин по которым можно попасть в эту категорию, но как правило — это морально слабые люди. Вопреки расхожему мнению, это не всегда насильники, и их самих не насилуют. На гомосексуальный акт можно только согласиться добровольно, причём заранее оговорив оплату. И очень малое количество обиженных этим промышляют. Они поражены в правах, они не могут есть за одними столами с остальными зеками, пользоваться одной посудой. У них свои столы, свои лавочки, кровати… Всё отдельное. Но и только. Они нарасхват: они зарабатывают тем, чем не может заниматься обычный мужик–работяга, и тем более порядочный арестант: мытьё полов, чистка канализации, утилизация мусора и всякие такие грязные, но очень нужные вещи. За это им платят — чаем, сигаретами, а иногда и просто — деньгами — на электронные кошельки.

Я почесал в затылке.

— Мда… Хитро… А ты вообще всё это откуда знаешь? Ты же вроде бы в милиции работал, а не в зоне?

Степан снял тактические очки.

— В зоне не работал. Но когда меня уволили из розыска — меня позвал однокашник, и я два месяца стажировался во ФСИН — от безысходности. Не хотелось погоны терять… но потом я посмотрел на всю эту мерзость и блядство, посмотрел на то, что делает с людьми тесный контакт со спецконтингентом… И понял, что нет. Не такая уж и безысходная моя безысходность. Не пойду я в псарню. Туда, где офицер сам себя на полном серьёзе называет «мусором» — нет. Мы тоже так называем себя и коллег, когда жуликов пытаем, но это всего лишь чтобы разговаривать с подследственными на одном языке. Но вот так, всерьёз… Нет. Как выражаются уголовники — «не нашенское» это, «не по жизни». А однокашник, кстати, сам сейчас в Нижнем Тагиле срок отбывает, третий год уже за то, что зеку наркотики пронёс. Иногда созваниваемся.

— Мда… — я снова почесал под каской. — Как спалился то? Это ж зона, туда посторонних людей вроде не должны пускать.

— Да этот же зек и сдал. Даже не просто сдал, а закупил. Как мне потом Ромка рассказывал — он тому зеку не раз и не два помогал наркотиками затариться. А потом ррраз! И контрольная закупка.

— Это что, получается, он сам себе за шиворот нагадил? Кто ему теперь наркотики достанет?

— Юр, не ищи логики в поступках отребья. В тюрьму от большого ума не попадают. Как я понял, тот уголовник сдал его за копеечную сиюминутную выгоду, разрушив длительные взаимоотношения. Я не оправдываю Рому — он мудак и говно, раз связался с наркотиками. Лишь хочу сказать, что уголовно–исполнительная система — это прямая кишка общества. А искать в жопе мозги — занятие неблагодарное.

— Все профессии важны, все профессии нужны… — задумчиво протянул я строчку из детского стишка.

— С одной стороны — можно сказать так. С другой — свято место пусто не бывает, а погано — тем паче — Илья как бы подвёл итог нашему разговору.

Колонна продолжила движение. Под сиденьями брякали трофеи снятые с инсургентов–неудачников. Там было немало: одних только АКС‑74 было шесть штук, и это не считая пистолетов. С магазинами было похуже, конечно, но по три штуки на ствол было. В КамАЗе мы нашли полупустой цинк с патронами восьмидесятых годов выпуска, и рацию «Северок-К», по которой, очевидно, наёмники должны были держать связь с командованием. От чего выбор пал на такую седую древность — аппаратура была моей ровесницей — не знаю. Я не силён в радиосвязи. Возможно потому, что относительно дёшево и сердито — вес полтора кило, а связь на тридцать километров обеспечит, да ещё и ЗАС-аппаратура в комплекте. Как и со всем остальным, с ней будем разбираться позже, когда цейтнот будет не таким острым. Никто из нас не взял пока в руки трофейного ствола, хотя очевидно, что нормальный боевой автомат по всем без исключения характеристикам переплюнет гладкоствольный карабин. Это только в боевиках — киношных или литературных, главный герой голыми руками отбирает у первого же противника оружие и начинает валить врагов налево–направо. В действительности это не так. Прежде чем использовать трофей, его нужно внимательно изучить, проверить на неисправности, почистить, привести к нормальному бою (пристрелять) и только потом использовать. А до тех пор — кто знает, какие у ствола болезни? Даже сверхнадёжный автомат Калашникова со временем изнашивается, и может при плохом уходе дать задержку при стрельбе. Задержка при стрельбе в боевой ситуации — это гораздо страшнее, чем задержка менструации у твоей шестнадцатилетней подруги, когда тебе самому семнадцать. Тут при самом фиговом развитии событий родится ещё один человек. Если же задержка произойдёт при стрельбе, и немного повезёт — умрёшь ты. Если удача отвернётся от тебя — умрут твои товарищи, а ты сам попадёшь в плен. Так что лучше плохонький, но изведанный ствол, от которого знаешь, чего ждать, чем навороченный трофей. И не надо рассказывать мне о том, что 98–99% задержек автомата Калашникова вызваны отсутствием патронов в магазине. Это у военных, которые следят за своим оружием. А как относился к своему оружию враг, с которого ты снял ствол — ты узнаешь только разобрав, проверив и протестировав машинку в спокойной обстановке.

В пути все по очереди занимались своим оружием, с дежурной сменой из двух человек с собранными карабинами. В ожидании своей очереди я извлёк патрон из патронника и дозарядил магазины. Когда Аргон захлопнул крышку на своей «Сайге», я отжал флажок переходника на «ласточкином хвосте», снял прицел, а потом уже начал неполную разборку. Ещё один несомненный плюс схемы Калашникова, по сравнению с большинством других схем — того же Евгения Каменева[15] или дробовиков в том, что в нём принципиально отсутствуют мелкие детали, например штифты, которые легко теряются. Через это АК можно спокойно разбирать и чистить на марше, или, как сейчас, в трясущейся на ухабах машине. Ветошь с маслёнкой была извлечена из рюкзака, а шомпол и пенал с принадлежностью — из самого карабина. Собственно, спустя полчаса после десятка выстрелов особенно ничего чистить и не нужно было. Просто протёр ствол и газовую камеру от нагара, стёр грязь с затвора и газового поршня, да и всё. Задрочиться можно будет позже, на базе, в тишине и покое. Чистка оружия на самом деле, как и заточка ножа, или снаряжение патронов/патронных лент — это занятие медитативное, под которым удобно входить в себя, затрачивая на подобные занятия по нескольку часов. Мы подъезжали.

Примечания:

[15] Евгений Каменев – вольный и принципиально неверный с точки зрения русского языка перевод имени американского оружейника Юджина Стоунера, разработчика схемы AR-15, более известной под обозначением армии США – М-16/М-4.