Если вы интересовались проблемами боевого стресса и смотрели различные фильмы, посвященные этой тематике, то не могли не обратить внимание на один важный момент, связанный с войнами 18-19 веков. Конкретно — на упоминание о ярких мундирах. Согласен с общим мнением — для нашей эпохи камуфляжа такая пёстрая вакханалия выглядит забавно. Хотя, на тот момент она как раз была более чем актуальна. Почему?

Все просто. Войны тех времен по нынешным меркам выглядели натуральной свалкой. Ряды быстро смешивались в рукопашных схватках, и понять, где свои, а где чужие, было бы сложно не только на поле боя, но и с «генеральской» высоты, если бы солдаты не выделялись формой. И чем дальше друг от друга в процессе боя начинали находиться солдаты, тем более актуальным становилась их незаметность для противника.

Как мы все понимаем, это приняло массовый характер, когда в армейский обиход плотно вошло огнестрельное оружие капсюльного типа. То есть когда на пару «заряжание-выстрел» наконец стало уходить меньше минуты. В принципе, знающие люди, думаю, подскажут, сколько занимала перезарядка одного мушкета, но это было всяко дольше, чем вытащить патрон из подсумка и зарядить его в винтовку. А учитывая, с какой скоростью появилось многозарядное оружие (пусть даже и не автоматическое), то ситуация, когда солдаты должны были прятаться от противника, стала нормальной очень быстро.

Уже в англо-бурскую войну (любопытствующие могут скурить старого доброго «Капитан Сорви-Голова») британские военные начали использовать камуфляж для солдат. Тот самый пресловутый «хаки», который в переводе с индийского — «пыль». Кстати, именно поэтому у разных стран понятие этого цвета очень разное. Пыль — она везде своя.

Так вот, обратите внимание, как поменялась ситуация. Если раньше солдаты себя внятно обозначали, их было чётко видно, то спустя некоторое время их задачей стало оказаться невидимыми для противника.

Поменялось всё, начиная от групповой и заканчивая индивидуальной тактикой. Поменялось снаряжение. Поменялось оружие. И как результат — изменилась психология боя.

В современных реалиях приходится часто сталкиваться с вопросами типа:

  • А нужен ли рукопашный бой в армии?
  • А нужен ли ножевой бой в армии?

Оставим в стороне тот момент, что это великолепные инструменты ОФП и физического развития бойца. Дело в том, что рукопашный и ножевой бой в подготовке военнослужащего — это единственная ситуация, когда он реально видит вблизи врага. Причём настолько вблизи, что может столкнуться с ним буквально нос к носу. Во всех остальных случаях солдат стреляет не по человеку, а по «человекообразному существу». Не в том смысле, что йети перед ним скачут, а в том, что в прицеле не видно лица, даже на небольших дистанциях метров 50 мы видим лишь мешковатую фигуру в камуфляже.

Но противник в современной войне постепенно становится из человека мишенью. Не более.

Правильно ли это? Вопрос философский. С одной стороны, это правильно, потому что так проще его уничтожать, с другой — не очень, потому что в таком случае мы рискуем получить человека, для которого все вокруг, условно говоря, чьих лиц он не видит, будут мишенями. Напрочь лишенными каких-либо человеческих признаков. Но опять же, это уже вопрос философский, это не к нам.

А вот вопрос психологического восприятия противника — это уже к нам

В далекие времена, когда войны были достаточно локальным явлением, произраставшим из банального: «собрались мужики из одной деревни и пошли пиздить мужиков из другой деревни«, в те времена война была делом персональным. Можно сказать — личным.

Воины сходились в рукопашных схватках. Увлеченно рубились на мечах и прочем металлоломе. Но это был ближний контакт. И во многом исход схватки мог решить психологический настрой. Не даром же солдаты тех времен старались выглядеть как можно более устрашающе. Попытка запугать противника, подавить его эмоционально и психологически — все это использовалось на подсознательном уровне. Дело в том, что войну называют «мужской работой». Так и есть. Однако в эту самую работу мы, мужики, и привнесли все атрибуты мужских разборок и решения конфликтов. А именно — ритуализацию.

Знаете чем отличается мужская драка от женской?

Женщины если собрались подраться, то точно подерутся. А вот мужики — не факт. По большому счету, от своих древних предков мы ушли недалеко. Все то же самое мерянье письками — «а у меня перо больше и ярче, и наконечник у копья сияет сильнее, и мускулы вон какие!» (отсюда есть эта привычка закатывать рукава одежды), и привычка орать на противника (первобытный способ выявить тип стрессорной реакции, и выработать тактику действий против нее).

Короче говоря, мужская драка — это действо ритуальное.

Это было одной из причин, почему всегда не любили диверсантов и разведчиков (например ниндзя, которых убивали без жалости, ибо по меркам самурайских ритуалов, у первых не было никакой чести, так как свои удары они наносили «подло и исподтишка» и не соблюдали ритуала индивидуального боя), всегда не любили и побаивались «берсерков» (в каждой культуре было свое название такому явлению). И точно так же во все времена недолюбливали тех, кто убивает на расстоянии (охотников, лучников, оттуда же идет нынешняя паническая ненависть к снайперам).

Что ни говори, а в логике «посмотри мне в глаза» если своя сермяга. Тем более, что у многих народностей считалось, что убивая лицом к лицу ты забираешь душу убитого и становишься сильнее (некоторые конечно для полной гарантии опосля еще любили схавать определенные кусочки оппонента). И поэтому в убийстве с расстояния не было никакой чести и никакой доблести. Разве что мастерство стрелка, конечно, всегда отмечалось. Но в военных легендах крайне редко фигурируют герои-богатыри лучники. Все больше могучие махатели дубиной/мечом.

И вот теперь мы пришли к тому, что все перестали быть оплотом «богатырей». Причём, в современной войне эта дистанцированность от противника стала вообще достигать своего апофеоза. Судите сами — ударные дроны, которые управляются оператором из совершенно не боевой зоны. А скоро уже и дроны, которые смогут работать в автономном режиме search&destroy. Авиация, которая вообще не видит людей, а видит лишь объекты, где находятся эти люди, и уже видит все чаще их не через стекло колпака или визор бомбового прицела, а сугубо на экране монитора, ибо с высоты километров 5-10 вообще хрен чего разглядишь. А порой враг и вовсе невидим глазу и представляет собой отметку на радаре. Точно так же и с артиллерией, и с ракетчиками.

Иными словами, хренова туча военных, которые могут убивать людей пачками и не видеть их совсем от слова «вообще».

И при всем при этом они довольны тем, что не видят. Ибо современный человек готов нажать на кнопку и убить сотню, но не готов увидеть последствия своего нажатия. Истории, которые ходят еще со Вьетнама (для СССР это был Афганистан), когда пилоты отказывались совершать боевые вылеты, увидев фотографии или репортажи с тех мест, куда они стреляли, актуальны до сих пор. Хотя в некотором смысле в меньшей степени.

Так вот, о психологии войны

Современные люди испытывают жуткие проблемы с боевым стрессом. Им претит убивать других людей, им претит видеть трупы, им претит обонятельно-осязательная связь со смертью. Те, кто этими качествами не обладает, воспринимаются обществом как некое отклонение от нормы, и воспринимаются с опаской. Современная цивилизация возвела человеческую жизнь в ранг абсолюта. Вспомнить хотя бы дорогого товарища Пешкова с его «не стоит слезинки ребенка«.

Дело в том, что ценность человеческой жизни сейчас незаслуженно преувеличена. А достижения науки и медицины позволяют спасти жизни тем, кто в более ранние времена попросту бы не выжил. Для долбоёбов непонятливых — я не говорю, что это плохо. Это нормально, это элемент человеческой эволюции.

Так вот, в том, что вообще появилось понятие «боевой стресс«, виновато в том числе и общество. Причём, в том разделе, что оно с одной стороны понимает необходимость убийства для защиты, или обороны, или выживания, но с другой стороны всячески это порицает. Некогда профессия палача была почетна и уважаема, а сколько сейчас людей с гордостью могут сказать — «Я палач. Такова моя работа». И не бояться после этого реакции окружающих?

Конечно, вопрос возникновения боевого стресса как посттравматического синдрома и как явления, мешающего убивать и выживать, хоть и имеет много общего, но сильно различается. Посттравматический стресс во многом связан с тем, что для большинства людей со стороны и для тех, кто участвует в войне напрямую, все эти действия лишены бытового смысла.

Зачем взяли мальчика, зачем его отправили куда-то, где он никогда не был и никогда бы не оказался, и о чём он никогда и ничего не знал и даже не слышал? Зачем ему там дали оружие? Зачем ему убивать тех, кто ничего ему не сделал, и вообще тех, кто возможно в своём праве на своей земле?

Узнаёте вопросы? Это простые и логичные вопросы, которые сейчас могут сформулировать по поводу любой войны граждане либеральной направленности. Прикол в том, что в голове любой матери эти вопросы возникают вне зависимости от ее политических и социальных взглядов. Особенно они возникают тогда, когда её ребенка привозят домой в гробу.

Дело в том, что современное развитие человечества напрочь лишило войну бытовой логики для гражданского населения. Единственное, что может её хоть как-то заменить — идеология. Но, как известно, она действует не на всех, да и не всегда. Опять же, радикальный эффект от идеологической накачки достаточно кратковременный.

Если копнуть в военную историю (причём глубоко копнуть), то древние войны велись за территорию и ресурсы. Причём необходимые для выживания и развития. И при этом войны не могли привести к полному уничтожению человечества — максимум вырежет одно племя другое, и все. Да и то, война на уничтожение в те времена была явлением редким. Тех же женщин и детей предпочитали не убивать, а забирать в рабство. Нет, понятное дело, что были случаи и тотального геноцида, но в основном гражданское население старались вообще не трогать. Потому как потом ещё инфраструктуру восстанавливать, а для этого нужна рабочая сила, потом делать так, что бы эта инфраструктура начала приносить прибыль/ресурсы, для чего тоже нужна рабочая сила. Дело не в гуманности, а в простом расчёте. Да и опять же, тогдашние войны не имели такого размаха, как сейчас.

Короче говоря, социальное и политическое влияние на отношение и возникновение войны тоже кардинально изменилось. Но об этом лучше говорить историкам, политологам и социологам. Хотя, конечно, разбирая вопрос, сложно удержаться от отсылок к этим сферам.

Причина возникновения боевого стресса

Основная причина возникновения посттравматического синдрома в рамках боевого стресса — это влияние общества. В котором убийца, пусть даже и ради благого дела, всё равно остаётся убийцей. То есть порицание и неодобрение убийства обществом, и восприятие человека, которому пришлось убить, как чужеродного элемента. Это если упростить до предела. Опять же, этому есть социальные эволюционные причины, но за этим не сюда.

И основная причина возникновения боевого стресса на местах лежит в довольно схожей плоскости. Если обратить внимание, то легче всего своего «первого» исполняют люди родом из сельской местности. Из деревень. Это связанно с тем, что для того, чтобы выжить, они сталкиваются с тем, что надо забивать домашнюю скотину. То есть факт смерти живого существа для них нормальный. Это городских детей все время пытаются оградить от этого. Поэтому им приходится тяжелее.

И единственное, что хоть как-то облегчает судьбу тех, кому приходится воевать и убивать — война становится деперсонифицированной.

По большому счету те, кто последние лет 50 ломали голову, как вырастить «супер-солдата» без страха и упрека, могут радоваться. Одним из пунктов, который в подобных программах считался основным, было «отсутствие идентификации у солдата противника как личности«.

Сейчас с этим все в порядке — идентифицировать как личность того, в кого ты стреляешь, в массе своей сложно. Да и порой как человека это воспринять не у всех получается. Кстати, это одна из причин, по которой зачистки зданий поручаются либо специальным группам, либо просто наиболее опытным бойцам. Дело не только в наличии специфического опыта, но и в том, что боец в этой ситуации должен уверенно вести огонь на поражение вне зависимости в 10-20-30 метрах от него противник, или внезапно выскочил из двери и столкнулся с бойцом лицом к лицу. Причина первой растерянности в данном случае вовсе не то, что противник возник перед бойцом неожиданно и внезапно. А в том, что противник четко идентифицируем как такой же человек. И именно в этот момент человек, который до этого стрелял только в мишени или в далеко находящегося противника, теряется.

Опять же, в подобных ситуациях любой факт, связанный со смертью противника (хотя, вернее сказать — со смертью человека) является дополнительным стрессорным фактором. Кровь, попавшая на лицо или руки после поражения цели, предсмертные хрипы или попытки что-то сказать, судороги. Крик от боли. Все это будет играть против стрелка, вгоняя его в состояние шока. Это как раз и связано с тем, что в большинстве своем бойцы не воспринимают противника как человека. Это либо объект, либо мишень, либо «противник» в идейном и вообще объяснённом или ситуативном смысле этого слова.

Современный солдат в основном не привык наблюдать последствия своих действий. Он выстрелил — объект упал. Проверять нужно только в случае, если в зоне падения что-то шевелится, и проверять надо еще выстрелом или гранатой.

При этом сам факт причинённой смерти для человека становится не более чем механическим явлением «я выстрелил — он упал«. А вот когда факт выражен так сказать «в полный рост» со всеми положенными спецэффектами… Вот тут и случается шок и стресс. Нет, это не означает, что данная связь присутствует у всех. Многие прекрасно понимают смысл действия «выстрелил — упал«. Но это точно так же, как есть и те, кому изначально по барабану с 3 метров стрелять или с 30 или с 300.

И по факту мы получаем ситуацию, в которой факторов, определяющих первичную реакцию и то, во что она разовьётся, такое количество, и они настолько распределены по психологическому портрету человека, его временному опыту, опыту отношения с окружением, что спрогнозировать, как именно себя человек поведет и как будет в дальнейшем развиваться на ниве душегубства, невозможно.

Как-то так. Сумбурно получилось. Разобрано, но мысль… Если я ее не потерял по пути, думаю, понятна. Или, как минимум, примерно ясна.

Оставьте комментарий